Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой там, где нога продолжает начатое головой. Изо всех законов, изданных Хаммурапи, самые главные – пенальти и угловой. Самые главные законы вавилонского царя, правившего почти за две тысячи лет до новой эры, имели некоторое отношение к игре, но, естественно, не в футбол, который англичане еще не изобрели, да и самих англичан в те древние времена не было. Один из параграфов Хаммурапи грозил смертью путем сожжения за посещение питейного заведения тогдашней бизнесвумен – энтум, жрице; храмоправительница должна была не горячительные напитки пить, а изготовлять покрывало для брачного ложа, причем это происходило в виде игры, вроде нашего «А мы просо сеяли», и все обряды подводили к главному ритуалу – священного любовного соединения. Об этом можно узнать из книги «Люди города Ура» хранителя клинописной коллекции Эрмитажа, специалиста по истории и языкам древнего Ближнего Востока Игоря Михайловича Дьяконова.
О любви, о соитии двух тел, извивающихся ночью на простыне, Иосиф писал в стихотворении «Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря…», посвященного Марине Шамановой. Ну, а мячи летают в его текстах, как на теннисных кортах, баскетбольном паркете, футбольных стадионах, достаточно вспомнить «Осенний крик ястреба», где пространство предстает перед нами в чистом виде, где ястреб парит в голубом океане и, перевернувшись на крыло, падает вниз: «Но как стенка – мяч, как падение грешника – снова в веру, его выталкивают назад. Его, который еще горяч! В черт-те что! Все выше. В ионосферу!» Из ионосферы с любовью – это послание нам ястреба, это послание поэта, который горяч, человечеству.
Бродский прав – великие поэты всегда правы – самые главные законы Хаммурапи – пенальти и угловой! А самым грандиозным американским впечатлением поэта, попавшего из Старого в Новый Свет, был океан, отменивший все межи и границы, коими заштриховано европейское сознание. Кто пережил встречу с океаном, с его мощным дыханием, лишенным астматической одышки набегающих морских волн, тот согласится с поэтом. Кто, как автор этих строк, побывал в стране грёз Бразилии, тот признает правоту Бродского: все наши самые восхитительные грезы суть жалкое, бездарное крохоборство недоразвитого воображения рядом с открывающимся глазу видом с вершины нависающей над Рио-де-Жанейро скалистой горы Корковадо на горные цепи, вдоль подошв которых громоздятся белые джунгли Рио, тянутся его бесконечные пляжи… «Боюсь, что пейзажа, равного здесь увиденному, не существует».
А начинается эссе о Бразилии, естественно, с футбола. Скажете – банально? Гении не боятся банальностей. В поэтическом плавильном тигле из пылающего угля, из сора жизни (кроме бетонных громад и пляжей с золотистым песком, в волшебном Рио полно фавел с нищим людом), из подслушанного у музыки, у сосен-молчальниц и кокосовых пальм получаются алмазы, бриллианты чистой воды.
Описывая играющую в футбол на пляжах Рио ребятню шоколадного цвета, поэт из города «Зенита» и «Динамо», за которое когда-то играл Виктор Набутов, а болел Дмитрий Шостакович (сам Иосиф болел за «Зенит» и восхищался игрой элегантного Станислава Завидонова), во время работы на заводе «Арсенал» учеником фрезеровщика узнавший, как падает производительность труда в цехах после проигрыша своего клуба или сборной Союза, неожиданно замечает в своем бразильском эссе: «Удивляться успехам Бразилии в этом виде спорта совершенно не приходится, глядя на то, как здесь водят автомобиль. Что действительно странно при таком вождении, так это численность местного населения. Местный шофер – это помесь Пеле с камикадзе».
Самые счастливые игры – недоигранные…
Сорок лет назад, когда Орлов познакомился с Бродским, Найманом, Авербахом, Лосевым, когда писал заметки и репортажи в «Костре» и «Ленинградском рабочем», такого заморачивания, как сейчас, граждан спортом не наблюдалось, хотя хвастовства, кичливости своими победами, в том числе спортивными, и в советские времена хватало.
Фанатизм всякого рода «тифози» и «ультрас» претят комментатору Орлову, человеку доброжелательному, не позволяющему унижать спортсменов даже если они играют слабо. Черное за белое он не выдает и может резко раскритиковать уклоняющихся от борьбы зенитовцев, сказать, что по классу игры, по самоотдаче, по победному духу лучшие отечественные клубы отделяет от лидеров европейского, мирового футбола дистанция немалого размера, но глумиться над игроками он себе не позволяет и в самых расстроенных чувствах.
Футбол для него – радость, ее трудно выразить словами. В такие минуты он, возможно, сожалеет, что не наделен поэтическим даром, что «ликует форвард на бегу» не он сочинил, но ликовать, радоваться прекрасной игре Геннадий Сергеевич умеет как мало кто из комментаторов. Его кредо: «Надо любить футбол, игру, а не только свою команду».
Радостью, доброжелательностью, любовью к волшебной игре проникнута каждая страница его книги, каждый его телерепортаж. Как у большинства людей талантливых, давно находящихся в поле всеобщего внимания, знающих себе цену, у него непростой характер, тщеславным я его не назвал бы, разве что самолюбивым и обидчивым, но все это он не позволяет себе выносить на люди: врываясь в заполненный эфир, он подтянут, собран, всегда в форме, он само обаяние и добросердечие и, кажется, что никогда и ни на кого не держит зла, даже на тех костоломов, кто помешал ему стать звездой на футбольном поле.
