Как видим, на остальных участках повстанческого фронта военные действия не останавливались. Начальник эксдивизии 9-й армии Волынский, кому непосредственно подчинялась Боковская группа, за все время переговоров лишь один раз упомянул о ее существовании в дневнике военных действий.
Командование конной группы донесло о переговорах с повстанцами непосредственно в штаб 9-й армии. Командир группы И.М. Мухоперец высказался о переговорах резко отрицательно. Комиссар же был сторонником переговоров и мирного разрешения конфликта, считал сдачу казаков вполне возможным делом. Продолжение переговоров заключалось в том, чтобы «с целью разведки… было позволено на одни сутки обменяться гостями». В лагерь повстанцев послали двух матросов, а в расположение Боковской группы привезли «кадета», казака Боковской станицы, чтобы он удостоверился в несправедливости слухов о зверствах красноармейцев. «Кадет» был уже известный нам Киреев.
Комиссар и «кадет» отправились в хутор Коньков, чтоб Киреев воочию убедился, что дом его цел, а родственники живы. Чтобы «посланец» не выведал расположения экспедиционных войск, его и не собирались держать где-либо вне родного дома. Жена Киреева, увидев своего мужа в окружении комиссаров и красноармейцев, почему-то решила, что его ведут зарубить у нее на глазах, и обмерла. Первый вопрос вернувшегося хозяина был о хозяйстве, и жена, малость отдышавшись, просто и ясно ответила: «Все забрали». Последующие разговоры с комиссарами о причинах восстания и об ошибке казаков, поддержавших мятежников, воспринимались Киреевым соответственно. Да и как иначе мог реагировать член Войскового круга, инициатор восстания на реквизицию своего скота красноармейцами? Прибоченко заметил настрой казака и в отчете указал, что «кадет» со всем соглашается и поддакивает, но ничему не верит – «коварством дышит».
В 9 утра 4 мая «делегат» был доставлен в штаб конной группы в станицу Боковскую. Перед тем как высказать представителю повстанцев свои условия, Прибоченко задал несколько вопросов. На вопрос: «Почему казаки восстали и на кого надеются?» Киреев ответил: «Вы сами заставили» и стал приводить данные, что в Казанской красными было расстреляно 360 человек, в Мигулинской еще больше, в Вёшенской – до 500 («в Дон под лед пустили»), в Боковской якобы расстреляли 140 человек. Примечательно, что в тех же воспоминаниях Киреев рассказывал, как в Боковской станице лишь 8 человек, участников казни Подтелкова и Кривошлыкова, приказали расстрелять, но не успели. То есть во время переговоров посланец мятежников сознательно сгущал краски, сваливал ответственность за восстание на советскую власть.
На вопрос, откуда у повстанцев оружие, Киреев ответил, что все казаки в отпуск приезжали с винтовками, а уезжали в часть без оружия, затем, когда пришли красные, по одной винтовке сдали. На кого повстанцы надеются? На себя. «Все равно и так и так нас побьют».
Помимо прочего, Киреев выдал советскому командованию один тактический прием повстанцев. Его спросили, почему во время наступления красных на Каргинскую повстанцы всякий раз бегут за Подгрушенскую гору, и «парламентер» рассказал, что за горой есть балка, и всякий раз, когда экспедиционные войска наступают, казаки бегут к ее верховьям. Там одна сотня занимает оборону, а другая заходит по балке красным в тыл, у красных начинается паника, первая сотня нажимает с фронта и берет трофеи. Так было семь раз.
Условия командования Боковской конной группы в изложении Киреева звучали так: «Первым долгом, по случаю нашего перехода на левую сторону Дона, чтоб в Вёшенской все камяги (лодки. – А.В.) были в полном нашем распоряжении; бои сейчас же прекращаются; наступать не должны обе стороны», в станицах будет оставлено по 50 вооруженных казаков и красноармейцев, в хуторах – по 25. То есть командование Боковской группы было как бы согласно с условиями, выдвинутыми повстанцами (оставить в хуторах и станицах «для порядка» поровну казаков и красноармейцев, а остальным идти на фронт под Новочеркасск), но для гарантии требовало сдачи мятежниками ключевых пунктов – станицы Вёшенской и переправ.
Киреев пообещал доложить об этих условиях полку и в сопровождении 13 конных красноармейцев был направлен на аванпосты для размена.
Возвратившиеся «из гостей» матросы доложили, что у противника перед фронтом конной группы в хуторах Лученском, Нижне-Кружилинском и Каргине по одному полку в три сотни, сотни – 50–40 человек, на три человека по две винтовки, патронов – 5–7 обойм на человека, получают патроны из Воронежа и Калача (этот факт Прибоченко особо отметил в докладе). «Большинство кадетов-казаков, старики из кулаков, твердо держатся – одни монархии, другие – кулацких советов, среди них имеется беднота, которую держат кулаки при помощи запугивания расстрелами, грабежами и пр. У казаков имеются офицеры, хотя командные должности выборные на сходе; при наших разведчиках состоялся митинг, было течение – кончить восстание сдачей, должны были выбрать делегатов в другие полки; старики-монархисты одерживали верх, когда наша разведка была удалена от собрания казаков…»[329] Тут Прибоченко ударился в другую крайность и отметил в докладе: «На основании этих материалов полагаю, что течение на сдачу не может иметь практического для нас значения, хотя мы будем углублять раскол среди кадетов воззваниями и газетами», а как получим патроны, «пойдем выкуривать кадетскую рвань пулей и огнем, я намерен уничтожить огнем места прикрытия казаков – хутора Лученский, Грушевский, Латышев, а скот весь конфисковать… 4/V. Прибоченко».
Однако патроны запаздывали, да и срок, данный казакам на раздумья, истекал лишь 5 мая. Так что были еще попытки повстанцев продолжить переговоры. Тем временем повстанческое командование начало переброску в район переговоров надежных частей.
Со своей стороны казаки стали стягивать силы на пути наступления экспедиционных войск 8-й армии. 21 апреля (4 мая) 2-я повстанческая дивизия получила приказ стянуть пехоту в хутор Ейский и поддержать набег 3-й дивизии на хутор Варваринский, который намечался на 3 часа ночи с 21 на 22 апреля (4–5 мая).
Набег (атака 3-й Казанской дивизии через Дон на Варваринский и налет мигулинцев на обозы) состоялся, но был отбит 103-м полком красных.
5 мая ярые контрреволюционеры, встревоженные переговорами и пассивностью повстанческого командования, направили к белым двух гонцов – К.Е. Чайкина и Г.А. Мирошникова от Казанской и Мигулинской станиц. Повстанцы везли просьбу «дать им вождей», а заодно патроны и деньги.
Уполномоченный от ЦК и СТО Белобородов о переговорах с повстанцами вообще не знал. Он мыкался в поезде по разбитым веткам между группировками экспедиционных войск и слал Ленину телеграммы о плохом состоянии железных дорог.
Обострился конфликт в Боковской конной группе. Несдержанный Прибоченко, опасаясь шпионажа, поймал в здании штаба местную жительницу, некую «урядничиху Боркунову», которая ошивалась там «по своим делам», и выгнал ее плетью. Мухоперец пригласил фельдшера, и тот освидетельствовал потерпевшую. «Коллегия коммунистов Морского и Интернационального батальона на общем собрании 5/V постановила создать следственную комиссию из коммунистов и одного представителя местного исполкома по жалобе гражданки Боркуновой», на теле которой обнаружили 10 полос.
