* * *
В дальнейшем Гретхен узнала, что была не единственной любовницей Габена во время его короткого пребывания в Вене. Француз был убеждён, что уже самим предложением провести с ним ночь он осчастливливал намеченных им к соитию женщин, независимо от их возраста и социального положения.
Рицлер буквально упивалась тайным злорадством, наблюдая, как жертвами гипнотического обаяния, чрезвычайной самоуверенности и душевной наглости Габена становились звёзды европейского экрана. В конце концов она поняла, что именно на этих качествах он построил свой имидж беспро-игрышного сердцееда.
Вместе с тем Гретхен отметила, что в сравнении с её последующими любовниками из мира артистической богемы Габен был чрезвычайно скуп – чего стоила одна гостиница, где ей довелось побывать! А уж о деньгах за любовные утехи ему лучше было не говорить. Мозеру он устроил грандиозный скандал, едва тот заикнулся о денежной компенсации за проведенную ночь с его «подопечной». Габен пригрозил отказаться от роли и уехать в Париж, если Мозер посмеет настаивать. Начинающий актёр уже тогда мнил себя звездой мирового масштаба, считая, что не он, а любовницы должны платить ему.
– Если за любовь я должен платить, – кричал он, театрально заламывая руки, – то какая ж, к чёрту, это любовь?!
…Мозер спорить не стал. Он просто отвёл в сторону страдающего манией величия лицедея и, показав ему свидетельство о рождении Рицлер, предложил самому решить, что лучше: оказаться в тюрьме за совращение малолетки или заплатить по счёту.
Выяснилось, что Габен лишь в кино был мужественным и непоколебимым, а в жизни – трусливым бахвалом. Заплатил даже больше, чем требовал Мозер. Именно тогда сутенёр и наставник Рицлер произнёс сакраментальную фразу, ставшую впоследствии крылатой:
– Французы придумали слово «любовь», чтобы не платить денег!
«Девочка напрокат» идёт под венец
Совсем по-иному вёл себя с Гретхен ещё один секс-идол женской половины западного мира, знаменитый «певец парижских бульваров» Морис Шевалье. С ним Рицлер познакомилась по заданию Шелленберга, когда шансонье приехал в 1936 году на Берлинские Олимпийские игры, и с первого взгляда влюбилась в него.
…Едва Мозер представил Гретхен Шевалье, его глаза наполнились нежностью и он сразу предложил ехать к нему в гостиницу, несмотря на то, что на вилле собралась большая компания берлинских «тузов», чтобы отпраздновать день рождения Пауля.
Гретхен кокетливо согласилась, но попросила подождать её, пока она предупредит Мозера об уходе. Вернулась с Паулем, который отвёл Шевалье в сторону и стал что-то шептать ему на ухо. Шансонье покивал головой, молча вытащил бумажник, швырнул к ногам Пауля пачку банкнот, подхватил Гретхен под руку и умчал её на своём серебристом «ягуаре» в фешенебельную гостиницу «Бристоль».
…Пробившись сквозь толпу поклонниц и журналистов, они вошли в номер, который занимал почти половину этажа.
Первым делом Морис предложил спутнице выпить своего любимого коньяка «Remi Martin».
Они долго говорили о чём-то бессмысленном, но им обоим приятном и важном. Выпили ещё и ещё раз. Потом долго танцевали под его песни, записанные на дисках, которые он всегда возил с собой…
Ужин заказали в номер. Морис был очень внимательным партнёром. За ужином почти не ел – с истинно французской галантностью ухаживал за Гретхен и развлекал её шутками и анекдотами. Говорили по-французски, чему шансонье был несказанно рад. Пояснил, что его песни и секс не могут заменить речевого общения с понравившейся женщиной, и он впервые встречает партнёршу-иностранку, свободно говорящую на его родном языке.
Вдруг они одновременно пришли к мысли, что настал час вкусить плодов любви. А то, что она была обоюдной, Гретхен не сомневалась – в глазах Шевалье вновь вспыхнул огонь страсти и глубокого чувства…
…Гретхен молча сдёрнула блузку на ковёр, до подмышек подняла подол широкой юбки, с остервенением рванула ажурные трусики, явив на свет божий две молочно-белые ляжки, скреплённые наверху черным треугольником, и с едва заметной улыбкой застыла посреди комнаты.
– О, Господи, какая же ты красивая! Как пахнет от тебя чистотой весеннего дождя, горьким мёдом и… розами!
Шевалье, вмиг захмелевший от предвкушения близости, шагнул к Гретхен, прижал к себе и ощутил под пальцами упругую бархатную грудь, которая казалась ему огромным персиком.
– Чему ты смеёшься? – прошептала она.
– Я счастлив, – еле шевельнулись его губы. Подняв девушку на руки, он тут же опрокинул её на ковёр. Крепко держась за его шею, она прошептала:
– Я люблю тебя, Морис…
Её губы были закушены, а в уголках глаз метались бесовские искорки. И когда он вошёл в неё до упора, она зажмурилась, сладко и глухо замычала.
«Она – моя!» – мелькнула у Шевалье мысль и тут же погасла кометой, потому что он почувствовал, как мука наслаждения перетекает из её чресел в него, и водоворот нечеловеческой страсти отключил сознание…
* * *
Они провели несколько романтических часов. Шевалье был нежен и деликатен и несмотря на на свой почтенный возраст – ему было около пятидесяти – неутомим и ненасытен.
Гретхен, испытывая к французу доселе неведомое ей чувство искренней любви и нежности, вдруг сказала:
– Морис, ты неугомонный гастролёр, перепробовавший женщин всех рас и национальностей. Скажи, верна ли легенда о русской женщине как о самой сексуальной и в то же время преданной?
– На мой взгляд, – ответил стареющий кумир, – женщины белой расы, а значит, и русские обладают более изощрённой сексуальной фантазией. Моя богатая эротическая практика – тому свидетельство. Сдержанные и даже флегматичные с виду шведки, датчанки и немки гораздо более изобретательны в сексе, чем турчанки или ливанки… А о преданности русских женщин мне нечего сказать – у меня нет опыта общения с ними!
Шансонье вдруг умолк, недоверчиво посмотрел на Гретхен, потом резко произнёс:
– Или ты морочишь мне голову, Гретхен, или любовь к тебе лишила меня разума! Ты же – немка, а почему спрашиваешь о моих впечатлениях о русских женщинах?!
– Считай, дорогой Морис, – Гретхен и весело рассмеялась, – что опыт общения с русской женщиной ты уже приобрёл! Я – русская! По матери… Хочешь, я спою тебе русскую песню? Не дожидаясь ответа, Гретхен запела «На сопках Маньчжурии» – любимый вальс её матери.
Когда она закончила петь, заворожённый Шевалье прошептал:
– Гретхен, хотя я и не понял ни слова, я покорён… Очень грустная мелодия, но, надеюсь, в моей оранжировке она не будет навевать тоску… Она прозвучит в миноре, будет так же лирична, но станет доступнее слушателям…
Шевалье в чрезвычайном возбуждении нагишом выпрыгнул из постели и закружил по номеру.
– А что если мы её исполним на два голоса? Это будет фурор! Песня станет гимном нашей любви! Да и вообще, почему бы тебе не выйти за меня замуж? В данный момент я не связан супружескими обязательствами… К тому же я богат, знаменит… Тебя, если ты примешь моё предложение, ожидает красивое будущее! Соглашайся! Я введу тебя в мир богемы и ты тоже станешь знаменитой… Нет! Ты станешь королевой!
