Клоун Пьер, другие артисты, Рыжий Август, управляющий цирком бросаются к Терезе.
Пьер всё понимает, наносит удар Рыжему Августу, хватает за грудь управляющего. Появляется полиция, Пьера уводят…
И опять гаснет свет. И опять срываются с неба звёзды, много звёзд… И становятся они золотыми зорями и, падая на арену, превращаются во всадников с флагами.
Весело гарцуют на арене бойцы-красноармейцы. И среди них – Пьер и Тереза. Пьер исполняет каскад весёлых номеров, символизирующих победу добра над злом, свободы над рабством, победу народа над угнетателями.
И в этой победе – секрет оптимизма, секрет вездесущности юмора народного, вечного смеха и радости…
Загорается свет. И зал взрывается аплодисментами.
– Хорошо! Спасибо тебе, Стёпа! – шепчет мне Чак.
И я поднимаюсь в своей ложе и кланяюсь. И только теперь вдруг вспоминаю, что это всё значит. Я вспоминаю, что я работаю инженером на заводе «Арсенал» и в то же время увлекаюсь цирком (хотя клоуна из меня не получилось). И вот я написал либретто циркового представления. Следовательно, я – автор. Это моё первое произведение.
Но вот дверь в коридор открывается, и в ложу врываются какие-то люди. Обнимают меня, целуют, вручают цветы.
– Ну молодец! НуСтепанян! Вот чёрт!
Я приглядываюсь и вдруг узнаю – да это же мои одноклассники: Игорь Дмитруха, Валера Галушкинский, Макаронина, Тося Рябошапка, Таня Верба, Туся Мороз… Но как они до неузнаваемости повзрослели! У Игоря Дмитрухи – усы. Лёня Монькин – с бородой. А Валера Галушкинский – лысый. Только Спасокукоцкий с Кукуевицким мало изменились, такие же невысокие, крепенькие, аккуратненькие. А девочки – просто красавицы. С такими причёсками, в таких платьях – можно упасть.
И даже ни о чём не спрашивая их, я уже знаю, что Игорь Дмитруха работает экономистом на заводе, которым руководит Лёня Монькин. А Валера Галушкинский – инженер. А Спасокукоцкий с Кукуевицким – оба врачи, только Спасокукоцкий – стоматолог, а Кукуевицкий – физиотерапевт, к тому же мастер спорта. Таня Верба – певица, солистка Киевского театра оперетты (единственная, кстати, стала тем, кем мечтала быть в шестом классе). Тося Рябошапка – директор ресторана, Макаронина – учительница (кто бы мог подумать!), а Туся Мороз… Я смотрю на Туею Мороз и вдруг не могу вспомнить, кем же она работает. Я только вижу её смеющиеся глаза из-под очков, и сердце моё трепещет: в этих тёмных, глубоких, как бездна, глазах светится что-то далёкое и близкое, как будто огонёк родной хаты на горизонте в ночи…
– Ну Степанян! Молоток! – треплет меня по плечу Игорь Дмитруха. – Поздравляю!
– Поздравляем! Поздравляем! – подхватывают все.
Я оборачиваюсь и смотрю на Чака. Он улыбается и одобрительно кивает мне.
– Друзья мои! – говорю я. – Если представление вам понравилось, то в этом не столько моя заслуга, сколько этого человека. Я хочу познакомить вас. Это один из самых интересных…
И вдруг Чак перебивает:
«Стёпа! Милый! Что ты делаешь? Они же не видят меня. Я же невидимый для них. Меня ведь уже давно нет на свете».
Я оглянулся. Все как-то странно смотрели на меня.
– Ох, эти мне писатели! – воскликнул Лёня Монькин. – Всегда жди от них какой-то неожиданности, розыгрыша какого-то.
– А ну тебя! – махнула рукой Макаронина.
– Вот выдумщик! – подхватила Тося Рябошапка.
– А он и в школе таким был! Не помните, что ли? – сказал Валера Галушкинский.
Я опять посмотрел на Чака, и только теперь до меня дошло, что он сказал… «Меня ведь уже давно нет на свете…»
Друзья что-то говорили, смеялись, но я не слушал. Мне вдруг ужасно захотелось назад, назад в детство. Я сосредоточился.
Что-то зазвенело струной, как будто оборвалось у меня внутри. Опять погас свет в цирке и засветились высокие звёзды.
Я ещё слышал голоса, но уже оторвался от земли и летел в чёрную бездну, только не вниз, а вверх…
Наверное, из будущего назад возвращаться тяжелее, чем из прошлого.
Что-то гудело и дрожало у меня в груди. Я как будто просыпался после тяжёлого сна.
Наконец открыл глаза.
…Я сидел на скамейке в парке имени Примакова. Один. Чака не было.
Возле меня лежал листок бумаги, придавленный камнем. Это была записка. Я взял её.
«Прощай, Стёпа! Ты заснул, и я не хотел тебя будить. А мне уже пора… Спасибо тебе за путешествие! Счастья тебе! И тайн! Обнимаю. Чак».
Я медленно брёл домой.
Почему же он ушёл? Почему не разбудил меня? Неужели это последняя наша встреча? Он такой старенький и так плохо себя чувствует… И я даже не знаю, где его искать, не знаю его адреса. Улица Чкалова[28], а какой номер? Да и имею ли я право его искать?
Он этого не хотел. Он хотел, чтобы осталась тайна, загадка.
Ну что ж! Значит, будет так. Никогда в жизни я всего до конца не узнаю о таинственном Чаке: где он жил, кто его родственники, дети, внуки, может, даже правнуки… А может, он жил одиноко и у него никого не было? Бывают же в жизни и такие одинокие старички.
Чак! Какая странная фамилия! И вдруг я подумал, что это может быть сокращением от «чаклун», то есть чародей, волшебник. А впрочем, вполне нормальная фамилия. Даже писательница есть такая – Чак. Я её книжку видел в библиотеке – «Из биографии слова». Обычная фамилия. Атакой необычный человек.
Я вспомнил взрослого Дмитруху с усами. Взрослого бородатого Монькина. Лысого Валеру Галушкинского… Странно! Игорь Дмитруха – экономист на заводе, которым руководит Монькин. А как он, Дмитруха, подшучивает сейчас над Монькиным! Интересно, если бы Игорь раньше знал, что Монькин станет такой «шишкой» и будет его начальником, как бы он относился к нему? Да и остальные. Если бы они знали своё будущее, как бы они вели себя?
А я?.. Разве я мечтал когда-нибудь стать писателем? А впрочем… Кто его знает. Может, немножко и мечтал.
Я поднялся лифтом на свой двенадцатый этаж, вышел и… остановился как вкопанный.
Под дверью нашей квартиры на чемодане сидел… мой дед Грицько.
– Деда! – бросился я к нему.
– Здорово, разбойник! – дед обнял меня. – Я уже думал, что и ночевать под дверью придётся.
– Вы приехали?! – воскликнул я радостно-бессмысленно.
– Нет. Дома остался. Чемодан мой только приехал, – хмыкнул дед.
– А почему же не позвонили? Мы бы встретили!
– Лучше на день раньше, чем на минуту позже. Вот как поговорил с тобой по телефону, так у меня в пятках и закрутило – кажется, пешком побежал бы в этот Киев. Терпел несколько дней, терпел (баба говорила: «Давай уже на праздники»), а потом не выдержал, сорвался и – вот видишь.
