Нельзя сказать, что Боровик относился к людям как к коровам или даже как к овцам, потому что, по большому счету, он вообще к ним никак не относился. Они существовали для него в виде некой тупой аморфной массы, именуемой электоратом. Боровику не было никакого дела до нужд и чаяний этого самого электората. Изредка из толпы выныривало какое-нибудь лицо, депутат что-нибудь говорил ему и тут же забывал об этом.
Вот появился очередной представитель электората. Сбросил с плеча руку охранника, уставился Боровику в глаза. Попросил вежливо:
— Уделите мне, пожалуйста, десять секунд.
— Выкинуть его, Виктор Федорович? — спросил охранник с надеждой.
— Не надо, — улыбнулся Боровик. — Тем более что пять секунд уже прошло. Осталось четыре… три…
— Мне и двух хватит, — сказал посетитель.
У него были приятные черты лица, если не обращать внимания на кривой нос и шрам, пересекающий глаз. Мужчина вытащил из кармана пистолет и выстрелил Боровику в голову. Три раза. Последняя пуля окончательно снесла черепную коробку, и все, кто стоял за спиной депутата, оказались забрызганными его кровоточащими мозгами.
Когда Боровик упал замертво, его помощники пришли в страшное возбуждение. Кто-то кричал, кто-то пытался убежать, кто-то продирался в первые ряды зрителей, чтобы успеть хорошенько рассмотреть труп.
Двое охранников и полицейский скрутили убийцу и поволокли к выходу.
Марина и Антошка, приближавшиеся к двери с другой стороны, сразу узнали Евгения.
— Женя! — крикнула Марина.
Вывернув шею со вздувшимися жилами, он прохрипел:
— Дождись… Фамилию не меняй…
Больше ни Марина, ни Антошка ничего не услышали. Подлетели патрульные машины со включенными сиренами, людей стали оттеснять от входа в приемную народного депутата, героически погибшего на своем посту.
Евгений, которого усадили в один из автомобилей, спросил конвоиров:
— Сколько мне теперь дадут? Ну, за убийство в целях самозащиты?
— Какая самозащита, ты что? — возмутился полицейский. — Разве Боровик представлял для тебя угрозу?
— Не только для меня, но и для всех нас, — ответил Евгений. — Исключая, конечно, цепных псов… вроде вас.
Один полицейский ударил его в ухо, другой вышиб кулаком передний зуб.
Глотая кровь, Евгений замолчал, глядя невидящим взором на балабановские пейзажи, проносящиеся за окном. Он пытался угадать, сколько лет будет Антошке, когда закончится срок наказания. Пятнадцать? Двадцать? Тридцать? Неизвестно. Но Евгений знал — знал твердо, — что к тому времени его сын будет жить уже в совсем другой стране.
Что ж, значит, все было не зря.
Потерпим.
