— Уильям… — бормочу я. Текут слезы, и я их сердито отираю.
— Почему ты плачешь? — со спокойным любопытством спрашивает он.
— Дай мне договорить, ладно? Что бы ни произошло между мной и твоим папой…
— Я не понимаю. Высморкайся.
— Уильям, ты можешь помолчать минутку, чтобы я договорила? Я хочу сказать, что ты прекрасный ребенок. И я всегда буду так считать, что бы ни случилось.
Но Уильям не слушает. Он смотрит через мое плечо.
— Ноно! — кричит он. — Здесь Эмилия! Ты купил мне булочку?
Мой отец, без перчаток, держит в руке три булочки. Он улыбается неловко и умоляюще. Его лицо смягчается, щеки покрываются глубокими морщинами. Он кажется совсем старым.
— Привет, детка, — говорит он.
— Привет.
Прежде чем я успеваю спросить, что он здесь делает, отец сообщает:
— Мы с Уильямом собирались вместе сниматься в кино, помнишь? Джек сказал, что я могу позвонить Каролине.
— Каролина разрешила тебе привести Уильяма сюда?
— Да.
— Правда?
Отец склоняет голову набок и слегка хмурится, как бы спрашивая, за кого я его принимаю. Неужели я действительно думаю, что он врет? Потом он вручает булочки Уильяму и Соне, а третью разламывает пополам и протягивает мне большую половину.
— Держи.
Я беру булочку. Она мягкая и горячая, горчица щиплет язык. Я проголодалась. Это самая вкусная булочка на свете.
— Спасибо, — отвечаю я с набитым ртом.
— У тебя губы в горчице. — Он протягивает мне салфетку.
— Те, кто еще не подписал пропуска, — встречаемся в зоопарке, у бассейна с пингвинами, — кричит кто-то в микрофон. — Статисты с подписанными пропусками, пожалуйста, проходите к бассейну с кайманом.
— Идем! — восклицает Уильям и хватает моего отца за руку. — Идем!
Соня хмурится и смотрит на меня.
— Все нормально, Соня, — говорит отец. — Уверен, Каролина не будет возражать.
Она задумывается на мгновение, а потом, видимо, решает уступить — чего никогда не делала со мной. Мы следуем за Уильямом в Детский зоопарк, где вокруг бассейна с кайманом установлены камеры. Я, кажется, узнаю одного из молодых людей, которых мы видели в оранжерее, но все они в наушниках, деловито перегоняют толпу с места на место и похожи друг на друга точно близнецы, поэтому я не уверена.
— А где крокодилы? — спрашиваю я Уильяма.
— В этом зоопарке нет крокодилов, — объясняет он.
— Тебе не кажется, что это странно? Книга называется «Лила-крокодила», а не «Кайл-кайман». Или они собираются изменить название?
Он сердито качает головой.
— Они используют спецэффекты. Ты что, никогда не слышала про компьютерную графику?
В течение двух часов мы ходим туда-сюда перед бассейном с кайманом. Уильям безмерно раздражает окружающих, во всеуслышание описывая то, как нарисованная на компьютере Лила будет танцевать чечетку. Мы с Соней и моим отцом почти не разговариваем. Мы — просто воплощение типичных ньюйоркцев, которые отправились вечером с ребенком в зоопарк и теперь с равнодушными лицами проходят мимо клеток и вольеров.
Через два часа, впрочем, даже Уильям утомляется. Когда Соня предлагает отправиться домой, он охотно соглашается.
— Может, зайдем в «Хлеб насущный»? — спрашивает он.
Соня задумывается, потом кивает.
— Попроси клубничный кекс, — подсказываю я. — Может быть, они наконец внесли в меню клубничные кексы без лактозы.
— Не хотите ли пойти с нами? — приглашает Соня, хотя, конечно, надеется, что мы откажемся.
— Нет, спасибо, — отвечает отец. — Я лучше прогуляюсь пешком через мост.
Мы смотрим, как они в сумерках идут по дорожке. Когда оба скрываются из виду, я разворачиваюсь. По ту сторону парка находится моя квартира — квартира Джека. А между нами — обширное зелено-серое пространство, Рэмбл и сланец, газоны и лужайки, причудливые деревянные, каменные и железные мостики, хищные и певчие птицы, дятлы, утки и вездесущие голуби, сосновые питомники и фонарные столбы. Парк. Мой парк.
Отец спрашивает:
— Не хочешь прогуляться?
— Давай.
Мы молча идем бок о бок к памятнику Болто — героической ездовой собаки. Останавливаемся перед бронзовой лайкой, и я гадаю, стоит ли между нами преграда, которую я соорудила вечером в воскресенье своими эгоистичными обвинениями. Мы идем дальше, минуем подземную арку.
— Джек сказал, ты ушла из дома.
Вместо ответа я поддаю ногой камушек.
— Когда я попросил разрешения взять Уильяма на съемки, он мне рассказал.
Я молчу.
Мы проходим мимо статуй писателей. Шекспир, Вальтер Скотт. Перед статуей Роберта Бернса отец произносит:
— Не повторяй моих ошибок, Эмилия.
— Каких именно?
Он вздыхает.
— Прости. — Поскольку на отца смотреть невыносимо, я говорю это, обращаясь к пьяному шотландскому поэту.
Отец продолжает:
— Джек — хороший человек.
— Знаю.
Мы идем дальше, мимо Овечьей лужайки.
— Здесь до 1930-х годов паслись овцы, — говорит отец (он рассказывал об этом уже сотню раз). — Когда их увезли отсюда, они совсем выродились.
— Бедные овцы, — в сотый раз повторяю я.
— А пастуха перевели работать львиным сторожем. Бедолага. Интересно, как он справлялся? Наверное, скармливал прежних подопечных новому. Не хочешь выпить?
— Где?
Он указывает на заманчивые огни «Зеленой таверны».
— Правда? — уточняю я. Папа всегда говорил, что «Зеленую таверну» посещают только туристы и вдовы.
— Всего лишь пропустим по глоточку.
Мы заходим в ресторан. Я раньше не бывала внутри. Он похож на огромную коробку шоколадных конфет. Позолоченные зеркала, стекло, викторианский стиль. В саду, разумеется, неуклюже подстриженные деревья, чучела гориллы и оленя. Атмосфера легкого безумия. Папа заказывает виски с содовой — не помню, чтобы он пил его прежде. Возможно, отца вдохновил Бернс. Я хочу чего-нибудь, более подходящего к нашему окружению — чего-нибудь нелепого и изысканного. С абсентом. Заказываю коктейль из белого вина и черносмородинового ликера.
Наверное, мы с отцом в жизни не молчали так долго. Обычно мы весьма разговорчивы. Болтаем о праве, о политике, о моих сестрах. Даже после того как я узнала о его измене, нам было легко разговаривать друг с другом. Его неизменная простота компенсировала натянутость с моей стороны.
Мой коктейль очень сладкий, пузырьки щекочут нёбо. Я делаю большой глоток и готовлюсь к разговору. Но отец меня опережает.
