Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
Как раз в то время и начала буйно расцветать нарко-культура. Сначала пришли мандракс с травой, потом кислота— в конце 1966-го, потом, где-то в 1967-м, кокс, а потом герыч — это так всегда, как по расписанию. Помню, Дэвид Корте — создатель моего кольца с черепом и уже столько лет близкий друг — приехал один раз поужинать со мной в пабе недалеко от «Редлендса». Он принял немного мандракса и сколько-то алкоголя, и теперь ему хотелось уронить голову в суп. Помню это только потому, что Мик на себе относил его к машине. Теперь бы Мик такого ни за что не сделал — и я понимаю, вспоминая тот случай, как безумно много времени прошло с тех пор, как он стал другим. Но это все вообще, как говорится, давно и неправда.
Люди вокруг были интереснейшие. Капитан Фрейзер отслужил в Королевских африканских стрелках (колониальных частях в Восточной Африке) — он тянул лямку в Уганде, а Иди Амин ходил у него в сержантах. А теперь он превратился в Земляничного Боба, скользившего по паркету в шлепанцах и раджастанских штанах в ночные часы, а днем натягивавшего по-гангстерски строгий костюм в полоску и галстук в горошек. Галерея Роберта Фрейзера — на тот момент это фактически был передний край искусства. Он делал показы Джима Данна, представлял Лихтенштайна. Он впервые привез в Лондон Уорхола — устроил у себя в квартире просмотр его «Девушек из Челси». У него проходили выставки Ларри Риверса и Раушенберга. Роберт чуял новые веяния и очень активно включился в поп-арт. Он агрессивно продвигал любой авангард. Лично мне больше нравилась энергия, с которой делалось все это искусство, чем непосредственно само искусство, — носившееся в воздухе чувство, что нет ничего невозможного. В остальном от артистического мира и его потрясающей, несусветной претенциозности у меня все внутри дыбилось, как при ломке, причем к героину я тогда даже еще не прикасался. Алан Гинзберг как-то приезжал в Лондон и останавливался у Мика, и я убил вечер, выслушивая проповеди старого балабола обо всем на свете. Это был период, когда Гинзберг рассиживался везде, где оказывался, неумело поигрывая на концертине и издавая звук «ом-м-м», якобы потому что полностью отключался от окружающего светского общества.
У капитана Фрейзера был вкус, он любил послушать Отиса Реддинга и Booker T. and the MGs. Я иногда эаглядывал в его квартиру на Маунт-стрит, главный салон того времени, утром, если колобродил где-то всю ночь, и приносил новый альбом Букера Ти или Отиса. Мохаммед, марокканский слуга в джелабе, готовил нам пару трубок, и мы слушали Green Onions, или Chinese Checkers, или Chained and Bound[95]. Роберт был героинщнк. В его стенном шкафу висела батарея двубортных костюмов, все превосходно пошитые, из лучшей ткани, и сорочки у него часто были сделаны на заказ, но что ни возьми — обязательно потертые воротник и манжеты. Все специально, образ такой. Так вот, в карманах своих костюмов он всегда держал наготове таблетки героина в одну шестую грана, то есть шесть штук -это гран, и поэтому он каждый раз подходил к шкафу и рыскал по карманам — дай бог найти случайно завалявшуюся штуку. Квартира Роберта была забита фантастическими предметами. Тибетские черепа, отделанные серебром, кости с серебряными колпачками на концах, ар-нувошные лампы от Tiffany, и еще повсюду роскошные ткани и материалы. Он плавал среди всего этого в своих цветастых шелковых рубашках, которые вывез из Индии. Роберту нравилось и пыхнуть как следует: «сказочный хашиш», «афгани примо». В нем как-то хитро перемешивались авангард и жуткая старомодность.
Еще одна вещь, которая мне очень нравилась в Роберте, — это отсутствие понтов. Он бы запросто мог спрятался за Итон и барские манеры. Но он был открыт всему — например, он специально выставлял картины не членов Королевской академии. И еще, конечно, его голубизна. С этим он тоже оказывался в стороне от большинства. Он ею не щеголял, но и абсолютно не скрывал. Он смотрел прямо в глаза, и я всегда восхищался его смелостью. На самом деле эти его повадки я бы главным образом отнес за счет службы в Африканских стрелках. Ему в Африке открыл глаза отставной капитан Роберт Фрейзер. При желании он бы спокойно мог этим пользоваться. Но, по моим ощущениям, Роберта просто все сильнее и сильнее воротило от тогдашнего так называемого истеблишмента и его бесконечного цепляния за что-то, что крошилось прямо на глазах. Он был из тех, кто верил, что «так дальше продолжаться не может», и меня это восхищало. И я думаю, поэтому он и решил примкнуть к нам, к Beatles, к авангардным художникам.
Фрейзер и Кристофер Гиббс вместе учились в Итоне. Когда Анита познакомилась с Гибби, еще давно, он тогда только отсидел за кражу книги с аукциона «Сотбис» в восемнадцатилетнем, что ли, возрасте — с юности болел собирательством и имел отменное чутье. Мы вышли на Гиббса опять же через Роберта, когда Мик решил, что ему хочется сельской жизни. Роберт как человек не сельский сказал, что для таких дел нам лучше подрядить Гибби. И Гиббс стал возить Мика и Марианну по Англии, показывать им разные особняки и усадьбы. Я всегда по-своему любил Гибби. Бывало, гостил у него на Чейн-уок, на набережной. У него была роскошная библиотека. Я мог сидеть и подолгу рассматривать великолепные первые издания, бесподобные иллюстрации и живопись и все остальное, на что у меня никогда хватало времени при гастрольном графике. Обязательно впаривал тебе какую-нибудь мебель — разные весьма изящные экспонаты. Мастер ненавязчивого сбыта: «У меня тут такой комод, просто прелесть, XVI век». Он все время что-то предлагал — или как минимум у него что-то всегда стояло на реализацию. И одновременно он был безумец, этот Кристофер. Единственный, кого я знаю, кто мог проснуться, поднести к носу пузырек амилнитрита и спокойно его вскрыть. Даже я офигевал от такого. Обязательно одна желтая скляночка у кровати на утро. Отвернул колпачок и проснулся. Я сам это видел, и я был в шоке. Ничего не имел против попперсов, но все-таки обычно попозже, ближе к ночи.
Роберт Фрейзер и Кристофер Гиббс, общего у них было — дерзость и хладнокровие, нахальство, которое города берет. А еще они были маменькиными сынками. Страх перед большой мамой — им много кто болел в этой среде Может, от этого и их повальная голубизна. Земляничный Боб — тот вечно дрожал перед своей мамочкой. «Черт! Сейчас мама приедет!» — «Ну и что?» Откуда никак не следует, что они были слабаки или какие-то подкаблучники. Сыновнее благоговение — вот что всегда в них сидело. Их матери явно были сильными женщинами, поскольку сами ребята принадлежали к разряду очень сильных мужчин. Я вот только сейчас узнал, что мамаша Гибби была королевой герлскаутов во всем мире, верховным комиссаром по зарубежным связям. В ту пору такие темы в разговорах не всплывали. Я тогда вообще не осознавал, какое влияние имеет эта парочка, но они перелопатили весь культурный ландшафт и повлияли на стиль эпохи колоссально.
Гиббс и Фрейзер — просто самые засвеченные имена во всей той тусовке. Были еще Лэмпсоны и Лэмбтоны. Сайксы, Майкл Рейни. Был сэр Майкл Палмер, паж королевы и кочевая душа, дай бог ему здоровья, с его золотыми зубами, сворой гончих на бечевках и фургонами, в которых он колесил по проселочным дорогам, чтобы встать на прикол в поместье какого-нибудь своего дружка. Наверное, если тебя с младенчества растили для того, чтобы носить подол королевы, через какое-то время цыганская кибитка может прийтись тебе как раз по сердцу. Все было шикарно, пока волосы на лобке не выросли. Но после этого что будешь отвечать людям? «За королевой подол таскаю»?
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
