Она машинально поднялась. Гостиная освещалась только свечами. На своей спине Кароль почувствовала ледяное прикосновение руки Омера.
— Не напрягайтесь так, Кароль. Это — медленный фокстрот, а не национальный гимн.
Он танцевал хорошо. Кароль любила танцы. Легкое опьянение просачивалось внутрь ее сопротивляющегося тела. Это напоминало эффект от укола новокаина.
— Вот, уже лучше, Кароль. Выражение тревоги ушло с вашего лица. Правда, чудесная минута. Музыка для нас — это как губка для школьной доски. Все стирается. Забудьте. Необходимо все забыть. Все. Как-то, ребенком, я, забавы ради, в подвале родительского дома повесил кошку. И, верите ли, я абсолютно все забыл, я имею в виду эту кошку.
— Вы полагаете?
— Да. В противном случае, я не рассказал бы о ней.
Спустился Уилфрид. Брюно, невзирая на протесты, разжег камин, поэтому пришлось раскрыть все окна и двери. По стенам и по потолку протянулись огромные тени. Нэнси танцевала с Брюно. Уилфрид пил шампанское, наблюдая за движениями Кароль. «Она танцует. Жизнь продолжается. Чужая смерть, любовные наслаждения и почечные колики — все это лишь мгновение».
— Фрэнк, дайте-ка мне бутылку!
Фрэнк уселся на другую ручку кресла. Черная Молли подошла и положила голову ему на колени.
— Здравствуй, левретка, — сказал Уилфрид.
— Моя вина в том, — задумчиво изрек Фрэнк, — что я вижу слишком далеко. Я — экран рентгеновского аппарата. Когда я смотрю вот на эту левретку, как вы изволили выразиться, я вижу только ее скелет.
Черная Молли вздохнула, но не двинулась с места:
— Развлекаться с вами — большая глупость.
К ним подошла Кароль. Уилфрид предложил ей бокал шампанского, который она выпила одним махом.
— Еще один?
— Да, пожалуйста.
— Потанцуем?
— Если вам очень хочется.
— Мне хочется.
Однажды, они уже танцевали вместе под беспокойным бдительным оком Норберта, которому в танцах нравилась только музыка. Но тогда не было ни пламени от горящих в камине поленьев, ни свечей.
— Я хочу есть! — закричала Люси.
— Я тоже! — почему-то по-английски подхватил Брюно.
— Гусиная печенка! — скомандовал Омер.
Ладонь Уилфрида на талии Кароль была просто обжигающей.
— И не стыдно вам, Уилфрид, танцевать со мной? Ведь всем этим девушкам лет по двадцать пять.
— Это у них пройдет.
— С ними я чувствую себя неуютно. Уж очень они хорошо подобраны. Хоть одна была бы уродиной.
— Омер против.
— Кто такой Омер?
— Кто такая Кароль?
Она грустно улыбнулась:
— Я танцую. Я пью. Я улыбаюсь. Что вы можете подумать обо мне?
— Что вы так поступаете по принуждению и против своей воли.
— Да, но… но как вам объяснить? Мне нравится танцевать, пить шампанское и улыбаться. Это отвратительно.
— Нет, Кароль, ведь вы же не умерли.
— Не произносите этого слова.
Он почувствовал, как задрожала рука, которую он держал.
— Мне необходим шум, — снова заговорила она. — Так же, как и им. Оглушительный, непрекращающийся шум.
— Громче проигрыватель! — крикнул Уилфрид.
— Может, я слишком много выпила?
— Не думайте об этом. Слишком много выпить невозможно. В этом, может быть, наше единственное превосходство над животными. Омер очень заинтересовался вами.
— Вот интересно, почему бы это. В его распоряжении целых пять девушек.
— Вы — шестая, и вы не в его распоряжении.
— Мне сорок лет, Уилфрид. Мне кажется, будь я мужчиной…
Он рассмеялся.
— Не становитесь им никогда. Это очень грустно.
Уилфрид подошел к Омеру.
— Уилфрид, мне скучно.
— Ты прав. Все интересное — впереди.
— Я могу потанцевать с Кароль?
— Хоть всю жизнь.
Омер пригласил Кароль. Нэнси принесла из машины транзисторный приемник и слушала его, сидя на верхней ступеньке лестницы. Уилфрид подсел рядом.
— Вы позволите?
— Я слушаю новости.
— Зачем?
— Хочу узнать, как дела на Бирже.
А вдруг сейчас скажут что-нибудь о Норберте. Уилфрид пальцем дотронулся до бедра Нэнси:
— Можно?
— Как хочешь.
Вот растяпа, уронил приемник, который, запрыгав по ступенькам, докатился до вымощенного плитками пола и замолчал.
— Я в отчаянии.
— Неважно. Это приемник Брюно. И нужен он только, чтобы узнавать биржевые новости.
Уилфрид обнял Нэнси.
— Мне жаль вас, Омер.
— Почему, мадам Эйдер?
— Зовите меня Кароль.
— Почему, милая Кароль?
— Потому что однажды вы покончите жизнь самоубийством.
— Я бы очень хотел, но это невозможно.
— Почему?
— Потому что это уже сделано.
— Вы в плену своих парадоксов. Вы в них потеряетесь. Чем вы занимаетесь в жизни?
— Убиваю себя. Я убиваю себя, а для вас повторю, что я — очень крупный хирург-стоматолог. Да, корчеватель зубов. Я ненавижу зубы. Я бы хотел жить в мире птиц. Вы, Кароль, красивая, даже несмотря на то, что у вас есть зубы. Очень красивая.
— Потому что я — шестая.
— Шестая?
— Здесь пять очень молодых и чрезвычайно милых девушек. И, к тому же, еще одна женщина, не предусмотренная программой. Вот, может быть, почему я этим вечером оказалась красавицей.
Она почувствовала, как ей в спину впились ногти Омера.
— Вы спали с Уилфридом, мадам Эйдер?
— Нет.
— Нет?
— Совершенно верно.
— Если бы это было так, я первым бы оценил все остроумие такой необычной ситуации. Но вы дурачите меня, вы оба, потому что он такой же мистификатор.
— Омер, ваши ногти.
— Как бы я хотел иметь возможность убить вас. Но, увы, результатом этого невинного развлечения будут тюремные стены.
— А что такое для вас тюрьма?
— О, моя любовь, это значит потерять свое тело, а я еще очень хочу погулять с его помощью. А вы нет?
— Не прижимайте меня так сильно. Если вам у себя на груди нужно непременно чувствовать живое существо, позовите Нэнси или Люси.
