Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
Итак, собственная хворь, операция сына, весенняя распутица. Словом, никак нельзя раньше. Но зачем вообще торопиться? 11 февраля в Первопрестольную привезли гроб с телом Михаила Ивановича Дашкова. Родные похоронили его в семейной усыпальнице под собором Новоспасского монастыря. Вдова на погребении не присутствовала{483}. Эта информация опушена в «Записках», и читатель, как уже не раз случалось, остается с выводом без посылки.
Известие о смерти князя было привезено в столицу в сентябре, скорее всего, в начале месяца. Михаил Иванович скончался 17 августа, а курьер из Варшавы в Петербург скакал меньше недели. Наша героиня провела две недели в беспамятстве. Едва стала вставать, простудился двухлетний сын — пришлось делать операцию. В те времена люди болели долго. Но с сентября по февраль — пять месяцев.
Дальнейшее поведение московской родни (никто из них не приютил вдову с детьми; свекровь передала дом внучке в обход прямого наследника — маленького Павла Дашкова) показывает, что Екатерину Романовну не воспринимали как члена семьи. Возможно, старая княгиня знала о желании сына разъехаться, прошлогодние московские страсти разворачивались на ее глазах. Со своей стороны Дашкова не могла не досадовать на покойного супруга из-за лишения прав опеки. Однако и помещать в мемуары такой вопиющий случай, как неприезд на похороны, ей было неприятно.
Как сочетать подобный шаг с описаниями искреннего горя? А как сочетать гордый тон «Записок» с униженной челобитной императрице? «Я отдала трем главным кредиторам моего мужа все его серебро и свои немногие драгоценности, оставив себе только вилки и ложки на четыре куверта, и уехала в Москву, твердо решив уплатить все долги мужа… не прибегая к помощи казны», — сказано в мемуарах.
А вот прошение: «Всемилостивейшая Государыня! В горьком и злоключительном состоянии несчастной моей жизни с двумя сиротами младенцами ничто уже другое подкрепить меня не может, кроме… милосердной матери и щедрой монархини к своим верноподданным, и сие одно дает мне дерзновение прибегнуть к великодушному Вашего императорского величества воззрению на сирот беспомощных… За сиротами моими отцовского имения… осталось три тысячи душ, а долгу, который я с того же выплачиваю, слишком шестнадцать тысяч. При таком состоянии от недорода во всех деревнях хлеба, я два года лишаюсь с них дохода по половине… Я себя и с моими младенцами повергаю к монаршим Вашим стопам. Воззрите, всемилостивейшая государыня, милосердным оком на плачущую вдову с двумя сиротами, прострите щедрую свою руку и спасите нас несчастных от падения в бедность»{484}.
Не стоит сразу приходить в негодование от оборотов речи. Перед нами обычный делопроизводственный язык того времени. Именно так проситель должен был обращаться к монарху. Это не личное письмо, а челобитная, из которой, наконец, становится известен размер долга — 16 тысяч. И размер наследства — три тысячи душ. Такое владение нельзя назвать «малым». При нем трудно «пасть в бедность».
Средний годовой оброк помещичьего крестьянина в то время составлял от четырех до шести рублей{485}. Сама Екатерина Романовна называла трехрублевый оброк достаточным{486}. Бывали случаи, когда в трудных для крестьян обстоятельствах она снижала выплаты до двух рублей, но за долги могла поднять оброк и до семи рублей{487}.
Если считать по минимуму, то получится шесть тысяч рублей. На эту сумму предстояло жить, кормить дворовых, совершать поездки. «Я ассигновала на себя и детей всего пятьсот рублей в год, и… к моему крайнему удовольствию, все долги были уплачены в течение пяти лет». Не нужно быть математиком, чтобы понять: оставляя неприкосновенными хотя бы пять с половиной тысяч, с долгами можно рассчитаться за три года. При другой сумме оброка — за год-два. Следовательно, траты «на себя и детей» были больше.
В середине 1765 года в Троицком княгиня заложила храм в память о муже. Через два года уже произошло его освящение{488}, что не говорит о бедности: у нуждающихся людей нет средств для строительства церкви. Можно предположить, что Екатерина Романовна с детьми отдавала последнюю копейку на храм — грустный монумент любви. Но осенью 1766 года она приобрела в Москве на Большой Никитской улице напротив церкви Малое Вознесение бросовый участок земли с полуразвалившейся усадьбой и приказала выстроить для себя деревянный дом{489}. Позднее, уже в 1770-х годах, архитектор В.И. Баженов начал возводить там дворец для княгини (ныне здание консерватории).
Чтобы покончить с долгами мужа, было достаточно продать дом в Петербурге и добавить две тысячи за счет драгоценностей. Но особняк принадлежал лично княгине, и она предпочла его сдавать. В те времена на долги смотрели как на нечто неизбежное — досадную помеху, которая сопровождала жизнь знатного человека. «Как у двора, так и в столице никто без долгу не живет, — писал Д.И. Фонвизин во «Всеобщей придворной грамматике». — …Я должен, ты должен, он должен… Никто долгов своих не платит… Само собой разумеется, что всякий непременно в долгу будет, коли еще не есть»{490}.
Именно такое отношение к долгам демонстрировала уже пожилая Дашкова. В 1804 году Александр I освободил ее от долга казне в размере 44 тысяч рублей. Марта Уилмот писала по этому поводу: «Утром княгиня получила известие из С.-Петербурга, что император решил заплатить некоторые из ее долгов. Посему она в виде первоапрельской шутки положила нам с Анной Петровной (Исленевой, воспитанницей Дашковой. — О. Е.) под кофейные чашки по сто рублей»{491}. Среди подарков мисс Уилмот были не только ассигнации, но и жемчужные нитки, «вмятые» в кожуру апельсина, черепаховые гребни, шали, камеи… что контрастировало с положением человека, опутанного долгами.
Также было и в 1765 году. Уезжая из Петербурга, Дашкова продала столовое серебро. Через несколько месяцев, к трехлетней годовщине переворота, она будет пожалована новым серебряным сервизом. Императрица составила список из тридцати трех награжденных персон, упомянув княгиню пятой{492}.
В апреле 1766 года наша героиня опять обратилась к императрице, прося подарить ей село Владыкино и деревню Лихоборы, где числилось 114 мужиков{493}. Екатерина II не ответила подруге лично и деревень из Коллегии экономии не отдала. Это был принципиальный момент: еще недавно крестьяне числились монастырскими (категория крепостных), а теперь — экономическими (категория государственных). Императрица старалась расширить число последних, так как они считались по тем временам вольными. Однако это не значит, будто Дашковой не оказали помощи. К новой годовщине переворота, в июне 1767 года, княгиня получила из кабинета императрицы (то есть из собственных денег государыни) 20 тысяч рублей на уплату долгов{494}.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
