Мы с Тристаном, надо думать, являли похожую картинку, с той лишь разницей, что кучер неустанно, снова и снова, со всех сил нахлестывал нас своим широким и длинным ремнем. И это были далеко не те мелкие раздражающие укусы, что оставляли по себе убогие султанские плеточки — тут каждый удар был крепок и весом.
И вот мы во всю прыть мчались по мостовой, громко цокая «копытами», пропуская мимо десятки других повозок и колясок, и солнце бесстрастно сияло с небес, как и в тысячи других, точно таких же ясных, теплых летних дней.
Едва ли можно сказать, что бежать по загородной дороге нам было легче, нежели по мощеным улицам. Даже напротив, движение там было еще оживленнее. Постоянно встречались работавшие в полях рабы, громыхали мимо тележки. Попались нам привязанные рядком к забору невольники, которых с громким посвистом порол их чем-то рассерженный хозяин.
Когда мы добрались до места и нас завели на ферму, то краткий отдых в упряжи ни на мгновение не избавил нас от нового статуса «пони». Голые и грязные рабы, трудившиеся на ферме, безразлично сновали мимо нас, торопливо разгружая повозку, затем с таким же равнодушным видом наполняли ее овощами и фруктами, предназначенными на рынок. Из кухонных дверей за нами лениво наблюдала то ли судомойка, то ли горничная.
Опытные «коньки» старательно «били копытом» в пыльную дорогу, то и дело встряхивали головами, отмахиваясь от подлетавших насекомых, и постоянно играли мускулами, как будто красуясь и наслаждаясь собственной наготой.
Мы же с Тристаном стояли неподвижно. Казалось, каждое малейшее изменение в этой сельской картине снимало с моей души новую тонкую оболочку, все больше углубляя мое ощущение презренности. Даже гусь, кормившийся чем-то у самых наших ног, казался частью того мира, что приговорил нас к роли скота и намерен держать нас здесь исключительно в этом качестве.
Если кто-то и получал удовольствие, лицезрея наши возбужденные члены и мучимые грузиками соски, нам это осталось неизвестным. Возница наш, прохаживаясь туда-сюда, то и дело ударял нас сложенным вдвое ремнем, причем скорее от скуки, нежели в назидание.
Когда же двое «коньков» перед нами стали тереться друг о друга, кучер наказал их со всей суровостью.
— Эй там, без нежностей! — крикнул он.
И судомойка, оторвавшись от дверей, медленно и лениво подошла к нему подать деревянную лопатку.
Отступив к нам, дабы было побольше места для хорошего замаха, он принялся поочередно лупить нарушителей порядка, шустро поворачиваясь между их кормами, правой рукой тяжело опуская лопатку на бедра и ягодицы, а левой поддергивая за кольцо фаллос.
Мы с Тристаном, оцепенев, наблюдали, как стонут под нещадными ударами «коньки», как беспомощно сжимаются и расслабляются мускулы на их рдеющих задах. И я понял, что никогда не допущу такой оплошности, притершись к соседу по упряжке… Хотя в глубине души чувствовал, что однажды, возможно, и не удержусь.
Наконец нас снова быстрой рысью погнали по дороге. Мышцы с непривычки уже изрядно покалывало, ягодицы горели от ремня, уздечки резко дергали голову назад, да и темп оказался для нас все же чересчур скорым, так что вскоре мы уже снова роняли бессильные слезы.
По прибытии на рынок нам опять позволили немного отдохнуть. Бродившие по площади полуденные толпы горожан обращали на нас едва ли больше внимания, нежели рабы на ферме. Кто-то мимоходом шлепал кого-нибудь из нас по заду, кто-то останавливался похлопать «лошадку» по налитому органу. «Коньки», которых возничий застукал за ласками, при каждом таком прикосновении энергично потряхивали головами и топали ногой, как заправские лошади, явно получая удовольствие от происходящего. И тут я понял, что, когда какой-нибудь прохожий решит потрогать и меня, я поведу себя точно так же. Внезапно эта моя мысль реализовалась: молоденький парнишка с перекинутым через плечо мешком остановился передо мной, назвав нас «славными скакунами», и поиграл привешенными к моей груди грузиками, я тут же резко взметнул волосами, стукнул подковой в мостовую и вцепился зубами в удила.
«Эк оно нами завладевает, — отметил я про себя. — Похоже, скоро станет нашей второй натурой».
И когда весь остаток дня прошел в нескончаемой череде поездок между фермой и рынком, я не столько привык к своему новому воплощению, сколько успел глубоко смириться с ним. Хотя было ясно, что полнейшее понимание и истинная оценка моего существования в роли «пони» придет намного позднее, по прошествии нескольких дней, а то и недель.
Сейчас я и представить не мог, каким станет мой образ мыслей спустя каких-нибудь полгода. Это было бы для меня весьма любопытным открытием.
Уже в сумерках мы совершили последнюю пробежку, впряженные уже не в повозку мэра, а в мусорку, которая колесила по опустевшей рыночной площади, подбирая оставшиеся после базарного дня отбросы. Когда тележка наконец наполнилась, мы вяло и неспешно потянули ее по улицам, голые, усталые рабы, погоняемые злыми и нетерпеливыми надсмотрщиками.
Принарядившиеся по-вечернему горожане тянулись мимо опустевших лавок и лотков к находившейся совсем неподалеку Позорищной площади. Мы даже слышали отсюда звучную работу шлепалок и ремней, крики и одобрительные возгласы толпившихся там зрителей, общий гул многолюдного празднества. К радости или наоборот, но эти развлечения также были не для нас.
Нам же были уготованы стойла и поджидавшие нас дружелюбные молодые конюхи, которые тут же принялись распрягать нас, ласково приговаривая:
— Давай-ка не спеши… замри-ка… голову выше… Вот, хороший мальчик!
Потом нас, легонько прихлестнув, разогнали по стойлам, велев улечься на перекладины, чтобы мы могли наесться и напиться.
Это поистине волшебное ощущение, когда наконец избавляешься от сапог! Когда можешь опустить стоптанные за день подушечки пальцев на мягкий, слегка влажный пол! Когда тебя всего натирают мыльной щеткой! Руки мне развязали и позволили ненадолго вытянуть перед собой, прежде чем снова велели убрать за спину.
На сей раз не было надобности подгонять нас, чтобы мы ели и пили «с воодушевлением». Мы были страшно голодны! Однако, кроме голода, нас еще и томило желание. Когда я, быстро покончив с ужином, лежал, отдыхая, на досках, мальчишка-конюх, подняв мне голову, принялся умывать мне лицо и чистить зубы. Оставшийся голодным, мой приятель тут же возделся набухшим крепким стержнем, но далеко от конюха, как раз возле поддерживавшей меня грубой деревяшки… Они очень хорошо все продумали. К тому же я успел уяснить, что бывает с теми, кто пытается ласкаться к другим.
Я так надеялся на какое-то утешение, и, разумеется, оно нам полагалось. Но, когда миски с едой и водой были убраны, на корыто передо мной опустилась огромная пуховая подушка, и меня мягко ткнули в нее головой отдыхать. Признаться, это меня очень порадовало. Я понял, что спать мы будем таким непривычным способом — головой покоясь на подушке, а тяжесть тела отдав доскам. При желании можно вытянуть ноги или расслабленно опустить их на землю. Нам предлагалось очень удобное, но в то же время весьма оскорбительное для человека положение для отдыха.
