Росс, словно пропустив ее тираду мимо ушей, мягко сказал:
— Позволь мне все же принести тебе коньяку. Вот увидишь, тебе полегчает, когда ты сделаешь несколько глотков.
Она смотрела ему вслед, тяжело дыша и кипя от ярости. Она понимала, что должна обуздать свой гнев, но у нее это никак не получалось. Почему он так поступил с нею? Почему скрыл от нее болезнь деда? Разве ей хотелось уезжать из Франции? Разве ее так уж привлекала возможность провести сезон в Лондоне? Просто они оба — и Росс, и дедушка — считали ее ребенком, с которым нет никакой нужды советоваться о серьезных делах.
Тут ее взгляд упал на столик, на неоконченные письма к деду — и слезы опять хлынули у нее из глаз. Никогда, никогда уже не будет она писать в Париж! Плохо сознавая, что делает, Тэсса резким движением сбросила на пол чернильницу и бювар[10]и выбежала из комнаты.
Росс как раз наливал в рюмку коньяк, когда в соседней спальне послышался шум. Поставив бутылку и рюмку на стол, он окликнул Тэссу и распахнул дверь к ней. В комнате никого не было, а на полу валялся раскрытый бювар; по ковру растекалась чернильная лужа.
В несколько шагов Росс пересек спальню и вышел в коридор. У лестницы стоял рослый лакей, обязанностью которого было будить Росса, если происходило что-то важное, и вопросительно смотрел на хозяина. Было ясно, что здесь Тэсса не появлялась. Росс поспешно направился к черной лестнице, и до его слуха донесся стук ее ночных туфелек.
— Тэсса, — позвал он. — Тэсса!
Она не ответила. Потом открылась и тут же захлопнулась входная дверь. Росс бросился следом за женой.
* * *
Молодая луна тускло освещала сад и парк Сэйл-хауза. Тэсса храбро нырнула в темноту. Она так часто гуляла здесь, что могла отыскать дорогу даже ночью. Девушка понятия не имела, куда ей направиться. Она просто шла той тропинкой, которая вела к ее любимой рощице. Миновав цветник, она оказалась на лужайке. Поскольку тут никаких препятствий (в виде, например, кустов или клумб) не рыло, она помчалась вперед, точно заяц, преследуемый гончими. Но она вовсе не искала укромное местечко, чтобы спрятаться, — ей и в голову не приходило, что Росс может искать ее.
И вдруг чья-то рука схватила ее за запястье, и знакомый голос сказал:
— Тэсса, дорогая, это неразумно. Пожалуйста, вернись со мною в дом!
Тут муж попытался привлечь ее к себе, но она глухо произнесла:
— Оставьте меня! Слышите? Оставьте! Будьте вы прокляты!
В ее голосе звучали такие боль и ярость, что Росс от изумления чуть ослабил хватку. Тэсса, воспользовавшись этим, ткнула его кулачком в плечо и бросилась прочь.
Теперь она решила скрыться от него в зарослях шиповника и ежевики. Колючие ветки хлестали ее по лицу, а когда она бралась за них руками, чтобы раздвинуть, ее ранили острые шипы. Потом капот зацепился за что-то, она вынуждена была остановиться, чтобы высвободить его, и в этот момент Росс опять настиг ее. Она накинулась на него, как загнанный в угол зверь, но муж не делал никаких попыток защититься от ее ударов, а только крепко обнимал. Дергаясь и извиваясь, Тэсса пробовала вырваться и бормотала нечто бессвязное, но гневное.
Он предал ее. Он обязан был все рассказать ей о дедушкиной болезни. Вот у нее совсем, совсем нет от него тайн — и теперь она жалеет об этом. Он всегда презирал ее. Ему было совершенно не важно, причиняет он ей боль или нет. Она тоже человек, и у нее есть чувства. Он ненавидит ее, вот-вот, именно так: ненавидит!
Она никак не могла остановиться, и Росс, по-прежнему крепко держа ее в объятиях, увещевал ее, как плачущего ребенка. Наконец поток упреков иссяк, и Тэсса начала еле слышно всхлипывать. Тогда муж взял ее на руки и прижал к груди. Тэсса прильнула к нему и затихла. Он нес ее домой, и оба молчали.
Оказавшись в Сэйл-хаузе, Росс положил свою драгоценную ношу на кровать в собственной спальне. Тэсса было запротестовала, но потом замолчала и отвернулась к стене. Ей было стыдно. Сама того не желая, она раскрыла перед ним душу, призналась в таких вещах, о которых стеснялась даже думать. Кем он теперь считает ее?
Росс понимал, в каком она состоянии, и попытался отвлечь от мрачных мыслей. Он сказал как ни в чем не бывало:
— Я сейчас позову кого-нибудь из служанок — надо же привести в порядок твою комнату. А пока выпей, пожалуйста, коньяк, который я тебе налил. Я знаю, ты не любишь его, но отнесись к нему как к целебной микстуре. Еще меня волнуют царапины у тебя на руках. По-моему, их надо немедленно промыть.
Его спокойный тон возымел действие. Немного погодя Тэсса, собрав все свои душевные и телесные силы, села на край кровати. Росс, казалось, был увлечен тем, что ворошил угли в камине, и даже не глядел в ее сторону. Тэсса была очень признательна ему за такую деликатность.
— Рюмка с коньяком стоит на столике возле кровати, — сказал он.
Она с сомнением взглянула на коньяк и осторожно сделала первый глоток. Сначала ей показалось, что она вот-вот задохнется, но потом стало легче, и девушка допила рюмку до конца. Глаза ее были опущены, и она не подняла их даже тогда, когда в дверь постучали. Это пришел слуга, который принес кувшин с горячей водой.
Росс водрузил на стол умывальный таз и налил в него роды из кувшина.
— Дай-ка мне взглянуть на твои руки, — попросил он.
На щеках у нее выступил румянец, но она послушно протянула ему руку. Он осторожно разогнул пальцы и принялся промывать глубокую царапину на запястье. На жену он не смотрел.
— Ты имела полное право рассердиться на меня, — наконец произнес он. — Я и впрямь мало думал о тебе и совсем не считался с твоими чувствами. Но поверь, что с некоторых пор все изменилось. — Покончив с одной рукой, Росс взялся за другую. — Я сам во всем виноват. Ты считала меня холодным и жестоким, но в действительности я совсем другой. Просто я боялся, что ты догадаешься, как я отношусь к тебе. Господи, ты не представляешь, чего мне стоили попытки вырваться из-под твоей власти!
Она удивленно взглянула на него. В его глазах светились кротость и участие, и Тэсса почувствовала, что рас-трогана до глубины души. У нее перехватило дыхание. От волнения комок подступил к горлу, и она судорожно сглотнула. Ей очень хотелось поверить, что Росс… что он любит ее… но она не могла.
Лорд Сэйл между тем продолжал:
— Да, я не рассказал тебе о болезни дедушки, и Александр тоже скрыл это от тебя. Но поверь, тебе непременно надо было уехать из Парижа, а если бы ты узнала правду, нам ни за что не удалось бы уговорить тебя. Прости за то, что наше решение причинило тебе боль.
Он уже промыл ей все ссадины и царапины, но не собирался выпускать ее руки из своих. Он очень внимательно разглядывал их, а потом тихо проговорил:
