Совершенно не задумываясь о последствиях, я рассказал о своем случайном знакомстве с популярным джазменом Игорем Бутманом своему другу, коллекционеру джаза Жоржу Покровскому. И забыл об этом.
Но однажды в наш город с антрепризой «Играем Стриндберг-блюз» в постановке Михаила Козакова приехал этот самый Бутман! И Жорж просто вцепился в меня, чтобы я познакомил его с джазовой знаменитостью.
Потакая страдальцу, я не только просмотрел спектакль, но и по окончании отвел Жоржа на фуршет в кабинет директора. Выпили, закусили, я провел обряд знакомства, но тут господин Бутман засуетился и сказал, что опаздывает на главный банкет, где застольем руководит САМ Михал Михалыч Козаков, и из вежливости предложил другу Жоржу присоединиться к ним по-английски — чуть позже.
Жорж только-только начал возбуждаться, а девушку увели из стойла! Чуть не на коленях он упросил меня поехать в тот кабак, где бы и продолжился плановый допрос музыканта.
Мне не очень-то и хотелось куда-то ехать, так как положенную дозу я уже принял, на улице было мерзко, здесь я был в своей компании и тарелке, но, вспомнив одну необычайную историю с участием артиста Козакова, отправился на чужой пир.
Машина доставила нас в заведение под названием «Камелот». Мы разделись и спустились в подвальчик, где за круглым столом уже пировали рыцари. Во главе с великим и ужасным, высоким и громогласным, пьяненьким далеко не с одной рюмки Михал Михалычем Козаковым!
Чтобы не быть хуже татарина, я в образе большого поклонника таланта Михал Михалыча поздравил маэстро с выдающимся успехом постановки, супругу маэстро с замечательным мужем, артистов труппы — с чудесной работой и предусмотрительно занял место за столом поближе к выходу. Очарованный Жорж пролез в самую середину для клинча с джазменом.
Великий и ужасный вел застолье, не держа паузу. Но я все же улучил момент и взял слово.
— Михал Михалыч, — сказал я, — хочу восстановить наше знакомство с вами, прервавшееся для меня столь неожиданно. Вы позволите напомнить вам в присутствии ваших поклонников и друзей один эпизод тридцатилетней давности?
Мне высочайше было позволено, и я продолжил:
— В те годы я был простым провинциальным советским ученым и в составе довольно большой делегации приехал в столицу на некую конференцию. В культурной программе имело место посещение театра. А именно МХАТа, где настоящим бульдозером сносили пивной ларек в пьесе «Сталевары». Мы с своим другом, ученым великаном Толей, были принипиально против актов вандализма над пивными ларьками, так как пользовались ими постоянно и с довольствием. Посему я предложил Толе оторваться от коллектива, попить пивка и пойти на настоящий спектакль. Например, в Театр на Малой Бронной, где Анатолий Васильевич Эфрос поставил «Дон Жуана» с Козаковым в главной роли и Леонидом Каневским в роли Сганареля, слуги Дон Жуана.
Михал Михалыч величавым кивком подтвердил состав действующих лиц и исполнителей. Я приступил к заключительной части:
— Взять билеты перед началом спектакля удалось с трудом, но какие билеты! Первый ряд, места пятнадцатое и шестнадцатое! Уселись. Сцена покатая (художник Давид Боровский), прямо перед нами в рамках постановочного решения устроились на бивуак главные герои. И в непосредственной близости от зрителей первого ряда начали выпивать как бы вино из огромного штофа. Великан Толя, не знакомый с деталями системы Станиславского, предположил, что в бутылке компот или подкрашенная вода, и по провинциальной непосредственности, мягко извинившись перед сценическими собутыльниками, протянул руку, взял бутылку и отхлебнул из горла содержимое. «Болгарское сухое!» — радостно отметил Толя под злобные взгляды заслуженных артистов и возмущенное роптание соседей.
Михал Михалыч насупился, явно ожидая подвоха в сценарии, но снова кивнул в знак согласия.
— Следующим в спектакле был новаторский проход героев между первым рядом и сценой. «Ты что хамишь, придурок?» — внятно прошептал Дон Жуан Козаков, отжимая к креслу Толины коленки. Толя обиделся и вытянул ноги, тем самым затруднив мизансцену. «Ответишь в антракте!» — прочревовещал разгневанный Козаков, преодолевая препятствие.
«Толя, — сказал я, — ты что с ментами связываешься?» — «Какими еще ментами?» — пробурчал обиженно Толя. «Как с какими? Один — майор Томин из «Следствие ведут знатоки», а другой — сам Феликс Дзержинский из «Рожденных революцией!» — «Ладно тебе», — успокоился Толя — и был не прав! Сдали нас эти «менты» как миленьких, и после первого отделения мы попали в сто второе отделение милиции города Москвы, так и не дождавшись шагов Командора.
На этом месте Михал Михалыч вскочил и заорал:
— Что за хуйню ты несешь? Спектакль семьдесят второго года, а Дзержинского я играл в восьмидесятом!
— Правда искусства важнее правды жизни, — возразил я.
— А ты еще и умный! Ты, бля, не знаешь, какой у меня хук слева! Чтоб тебя через минуту тут не было!
Мы явно перешли на «ты». И за мной оказалось последнее слово:
— Дядя Миша! — не без патетики высказал я. — Я-то уложусь и за полминуты, но ты анатомический урод, а я нет — у тебя хук слева, а у меня висит посередине!
До выхода мне было два шага, а Жоржу побольше, да и увлеченный беседой о прекрасном он не заметил, что хуксер дядя Миша, поняв, что я уже недоступен, полез именно на него с кулаками:
— А ты что сидишь, сука, мой салат жрешь! Уебывай вместе с дружком, а оливье возьми на память!
С этой гнусной отсебятиной он водрузил на голову бедного Жоржа остатки салата, и если бы руки маэстро художественно не заломили соратники, не избежать было ни в чем не повинному любителю джаза знаменитого хука слева.
Мокрый снег замел на голове очумелого Жоржа следы уголовного преступления, и я сказал с умилением:
— Жорж, а ты видел, кто держал за фалды распоясавшегося хулигана? Нет? Лично сам маэстро Бутман! Значит, ты ему понравился и вечер, в общем, прошел не зря!
УРОКИ ПОЛЬСКОГО
Начало семидесятых: в стране тишь, гладь, благодать, холодная война за мир во всем мире и всенародное построение чуши на шестой части суши. Потом этот отстой горбачевские умники назвали брежневским застоем.
Но жизнь на месте не стояла. И даже перемещалась на личном транспорте. В частности, в нашей компании постоянно тарахтел десятикопеечным бензиновым паром отечественный автоурод голубой рейтузной масти «москвич-412». Его наследственный владелец — мой единственный (что с удивлением выяснилось через пятьдесят лет) дружок Дядя-Вадя — был весьма предусмотрительным шофером. В то лето он пригласил меня с женой совершить небескорыстное путешествие в северно-солнечную Прибалтику. В складчину.
Эта практически терра инкогнита тогда для советских невыездных граждан была этакой безвизовой Европой, в которой все города назывались приезжим людом Магазинсками за непривычный набор дефицитного товара типа обуви, одежды и постельного белья. Чего в Неприбалтике не водилось со времен НЭПа.
