– Я пробовала, – после паузы с улыбкой ответила Маруся, глядя не на подругу, а в окно, – может, если бы ты была рядом, все получилось бы иначе. Я пришла в магазин, но меня выгнали, представляешь? Пришла в салон красоты и сама оттуда сбежала в ужасе. Выяснилось, что я не знаю ни одного слова из прейскуранта. Какой-то лимфодренаж, хреномассаж… Пришла в First, а меня не пропустили охранники. Попробовала знакомиться по Интернету, но мужчины, которые мне нравились, исчезали, как только узнавали, что мне тридцать. А потом появился Гоша, и я подумала… подумала, что раз уж юность прошла, надо хотя бы не запороть молодость. Детородный возраст и все такое.
– Ничего себе, – у Галочки вытянулось лицо, – а хочешь, пойдем сегодня в First? Можешь мое платье надеть. Хочешь я останусь в Москве подольше? Я на три недели приехала вообще, но, если напрягусь, смогу целый месячишко выкроить.
Она говорила что-то еще, что-то бессмысленное, о платьях Escada, о новом ресторане Новикова, куда им надо непременно выбраться в субботу. О своем калифорнийском любовнике – начинающем актере, о семнадцатилетнем любов ни кестриптизере, о муже, о статье, которую она могла бы заказать Марусе…
Маруся подняла на нее покрасневшие водянистые глаза и сдула упавшую на лицо сальноватую прядь.
– Галка, только ты не подумай, я ни о чем не жалею. Я знаю, что ты всегда считала меня неудачницей, но на самом деле я была счастлива. Пусть у меня не было ни мужиков, ни модных тряпок, пусть я носа дальше Крыма ни разу в жизни не высовывала. У меня было, ради чего жить. И сейчас есть, ради чего жить. Просто приоритеты изменились. Всю молодость промечтала о губах, носе, любовниках, нарядах, всеобщем обожании. А потом – бац! – и повзрослела.
* * *
Медленно, но верно Ксения сходила с ума.
Ее некогда уютная квартирка больше не была пространством, явственно намекающим на присутствие молодой хорошенькой женщины. Все – воздух, стены, мебель, ковер и она сама – было пропитано едким запахом аптеки. Так пахло в квартире ее бабушки, и этот неуловимый старческий запах досадливо преследовал Ксюшу, крадучись, заползал в ее волосы, складки кожи, одежду – так, что она не могла отмыть его даже жесткой массажной мочалкой. Это сводило с ума.
А еще боль. Тягучая, не прекращающаяся ни на минуту, тупая, фоновым аккомпанементом проходящая через каждую минуту ее существования. Стоило ей неловко повернуться или слишком резко сесть, как боль радостно взрывалась оглушительным салютом. Беззвучно постанывая, Ксюша кое-как убаюкивала ее размеренным дыханием.
Нет, никогда бы она не подумала, что будет так непросто.
Подруги, конечно, поддерживали как могли, но что толку от их утешительного щебетания? Наташа врывалась ранними вечерами в ее тускло освещенный торшером мир – пахнущая духами Arden с нотами шампанского, веселая, свежая, нарядная, непременно собирающаяся на очередное свидание. Посещения мрачной Ксюши она называла «поход на теневую сторону Луны». Сначала Ксения радовалась ее шумным визитам – хоть какое-то развлечения для головы, опухшей от одних и тех же телепередач и глупых глянцевых журналов. Она кое-как спускалась в супермаркет, покупала трюфельный тортик (какие уж тут диеты, когда жизнь состоит из сплошных нервных потрясений), заваривала дорогой английский чай, как могла проветривала квартиру.
Но Наталья была с головой погружена в сладкий океан врожденного эгоизма. Ксюше вроде бы и сочувствовала, но разговаривала преимущественно о себе – о достижениях, о новых тряпках, новых мужиках. Это казалось бестактным. Ну зачем искушать живописаниями роскошных вечеринок девушку, прикованную к своей квартире, чья жизнь монотонно курсирует вокруг дома на невидимом коротком поводке? Зачем хвастаться новой мини-юбкой человеку, ноги которого похожи на двух жирных гусениц, которых переехал велосипед?
К тому же Наталья не скрывала своего неодобрения – затея с удлинением ног казалась ей дикостью, а Ксении, которой и самой все это опостылело, так нужна была поддержка, хотя бы и фальшивая. Вот и получалось, что, вместо того чтобы излить накопившуюся грусть и апатию на исполненную сочувствия лучшую подругу, Ксения делано бодрилась.
– Все у меня замечательно, – улыбка выдавливалась из нее с трудом, как засохшая зубная паста из тюбика, – больно немного, конечно. Зато уже четыре с половиной сантиметра есть.
– Больная, – качала головой Наташа. – А как же шрамы?
Однажды Ксению черт дернул рискнуть еще раз показать ей ноги, обычно деликатно спрятанные под безразмерными спортивными штанами. Наташа долго охала, ахала, кончиком наманикюренного пальца трогала спицы, а потом понеслась в туалет и долго висела над унитазом, изрыгая из своего хрупкого изнеженного организма внезапно нахлынувшее отвращение. Это было ужасно. Такой обиды Ксения никогда раньше не чувствовала. Самое страшное – обижаться вроде как было не на кого, потому что Наташа держалась до последнего, пока не подвел организм.
– Шрамы мне зашлифует хирург, – сквозь зубы отвечала она, – он сказал, что ничего не будет заметно. Я смогу вернуться в modeling, еще и заработаю.
– Ну а как же… хм… твой вес? – Наташа опустила глаза. – Извини, что лишний раз напоминаю, но ты уверена, что сможешь все это сбросить?
– Уверена, – цедила Ксюша, хотя на самом деле ни в чем таком она уверена не была.
Это была ее больная мозоль, ее вечно откладываемая на потом неприятная мысль. Человек с железной волей сломался под напором физических страданий. Вот уже несколько месяцев она находила утешение на верхней полке холодильника, куда складывалось все то, что было категорически запрещено модельным девушкам вроде нее. Густомасляные пирожные «Картошка», воздушный торт «Птичье молоко», бельгийский шоколад с орехами, тающее во рту кофейное печенье, многослойные свежие пироги с ягодами и взбитыми сливками. Когда-то она читала об этом феномене в каком-то психологическом журнале. Грудного младенца всегда успокаивает мерное сосание материнской груди. И во взрослом состоянии он еще не раз вернется к заложенному самой природой средству от стресса – еде.
Не привыкший к такому изобилию пятидесятипятикилограммовый организм сначала удивился, потом обрадовался, потом благодарно принял преподнесенные ему калории и жиры. А в качестве завершающего штриха реакции на Ксюшин разврат затеял бурное строительство – вокруг осиной талии фотомодели забугрились тугие складочки, пополнели бедра, потяжелел подбородок. Иногда Ксюша не узнавала в зеркале свое поплывшее лицо. Но взять себя в руки не могла – а чем еще ей было себя развлечь?
«Ничего страшного, – думала она, стараясь и вовсе обходиться без зеркал, – вот снимут с меня аппараты, тогда и похудею. Не будет этой опостылевшей боли, не будет дурацкой скуки. Я буду занята, вот и войдет питание в привычный ритм».
Наташа не была столь оптимистична на этот счет.
– Слушай, а нельзя снять эту гадость прямо сейчас? – хлопала круглыми глазами она. – Четыре с половиной сантиметра – это не шутки. Ты у нас и так немаленькая, может, уже остановиться?
