Конечно, она с легкостью соврала бы, но выдать Адриана за брата было невозможно. По правилам, введенным революцией, они обязаны были становиться на учет у местного офицера-регистратора, и тот, разумеется, знал о Жане и Жанетте Молле все.
Впрочем, еще через недельку, когда комиссары получали основную часть бонусов, дамы уже знали, что Адриан — крупный коммерсант. На Анжелику в очередной раз начинали смотреть по-новому, с не меньшим уважением. Основания для этого были. При помощи подруг она сводила Адриана с теми, кто сам не шел на контакты.
Но главное состояло в том, что Адриан работал предельно честно и чисто. Революционный бомонд получал свои взятки и мог тут же об этом забыть. Все концы сходились на Адриане: и купля-продажа, и оформление, и риск. Случись что, и на гильотину отправился бы он один.
Надо сказать, что вмешательство Адриана быстро налаживало нормальную жизнь. Бомонд переставал рыться в конфискованном тряпье казненных и принимался покупать приличные контрабандные ткани. Цены на хлеб в городе падали, мастеровых переставало шатать от голода. Крестьяне, сбросившие зерно, беззаконно утаенное от власти, на какое-то время переставали мечтать о кровавом роялистском мятеже.
Пожалуй, во всей Франции был только один человек, которому Адриан действительно наносил вред: неподкупный вождь Робеспьер. Но, покрутившись в революционном бомонде, Анжелика уже знала: вождя не ценит никто. Вальяжного взяточника Дантона уважали, бешеного Марата любили, а этим фруктом как-то брезговали. Наверное, поэтому Адриан, нарушающий десятки законов, в ее глазах был абсолютно чист. Даже слишком.
Анжелика одна приезжала в большой дом, снятый ими, и настроение у нее портилось. Адриан появлялся поздно, взвинченный, нетрезвый, а чаще просто усталый, и исчезал еще до рассвета. Нет, его отношение к ней было внешне ровным и всегда доброжелательным. Они все выяснили и обо всем договорились, но он ей нравился! Она совершенно точно знала, что не безразлична ему. Все было не так.
С этим ощущением, что все не так, она и забиралась в экипаж. Анжелика и Адриан собирались ехать к сестре мэра.
Тут его кто-то окликнул:
— Эй, василек!
Окрик был нехороший, злой. Анжелика нахмурилась и выглянула из экипажа. К Адриану подходили четверо военных в белых штанах.
— Езжай! — сказал он ей. — Я буду позже.
В этом «езжай» чересчур ясно прозвучала интонация, не терпящая возражений. Так он загонял ее в угол, говорил о свадьбе еще тогда, у Лавуазье.
— Стой! — приказала Анжелика кучеру.
Тем временем разговор Адриана с военными в белом накалялся. Анжелика уже много раз слышала весь это набор санкюлота: республика, свобода, Робеспьер. Адриан слушал, кивал, что-то отвечал, объяснял и даже почему-то оправдывался. Хотя, казалось бы, вот он, дом сестры мэра, всего за два квартала. Там его никто не тронет.
— Жан! — негромко, но требовательно произнесла она. — Мы опаздываем.
Тогда старший снова сказал что-то о республике, Робеспьере и посмотрел на нее. В его взгляде было что-то такое мерзкое, столь непереносимое, что ее передернуло.
— Жан! — выдавила Анжелика. — Поехали. Пусть они хоть зацелуют своего Робеспьера в задницу, но нам пора.
За минувший месяц Адриана пытались арестовать восемь раз, и ничего фатального в этом не было. Все подозрения в дезертирстве жестко отметались вместе с попытками выяснить дислокацию полка, в котором он якобы служил. В его пользу работала новенькая, с иголочки, форма, какую носят одни интенданты, а главное — речь. Он мог послать по-солдатски или перейти на зловещий лексикон человека, близкого, например, к чрезвычайной комиссии. Он видел и слышал, как это делается, десятки раз, жил в этом каждый свой день. Даже люди с недюжинными полномочиями всегда пугались. Уж они-то знали, что справедливости нет. Но в этот раз все было намного хуже.
— Эй, василек! — окликнули его.
Это означало, что подозвал его не волонтер в такой же форме василькового цвета, а профессиональный военный в белых штанах.
Адриан обернулся и замер. Он помнил этого красномордого мужчину, и тот немедленно узнал его. Именно этого «медведя» Адриан травил в Париже в тот последний беззаботный вечер, после которого узнал, что отец разорен.
— Езжай! — бросил он Анжелике и двинулся навстречу. — Надо же! Хлебная секция! Что тебе?
Начался разговор — трудный, серьезный. Бывший вождь толпы санкюлотов повзрослел, поумнел. Было видно, что он уже убивал. Это был настоящий фронтовик. Он ничего не забыл и теперь хотел поквитаться. Не содрать взятку, не исполнить солдатский патриотический долг, а именно отомстить.
Адриан не спешил, не пугал и не козырял. Он убеждал — шаг за шагом. Санкюлот, уже не знающий, к чему придраться, поднял взгляд на Анжелику.
Тут она не выдержала и сказала то, что лучше бы при четырех свидетелях не говорить:
— Жан, поехали. Пусть они хоть зацелуют своего Робеспьера в задницу, но нам пора.
— Ну вот и все. — Бывший санкюлот усмехнулся и приказал своим подчиненным: — Арестовать изменника!
Адриан врезал ему под ребра, выдрал из его ножен саблю и что есть силы плашмя саданул по конскому крупу.
— Пошел! К мэру!
В следующий миг штык фронтового друга санкюлота вошел ему под ребра.
Анжелика спешила как могла. Она уже знала, что главное — опередить события. Заплатить придется многим. Так и вышло. Мэр присвистнул и мигом объяснил ей разницу между тихой, никому не известной внутригородской коммерцией и обвинением в измене со стороны армии.
— Мне нечем на них надавить, Жанетта.
Она мигом проехала в якобинский клуб, выдрала из-под сиденья экипажа свои луидоры, давным-давно полученные от Адриана, но ее отправили к начальнику тюрьмы.
— Если он не поможет, то больше никто.
Но начальник тюрьмы по вечернему времени уже ушел домой. В его кабинете сидели врач и дежурный офицер.
— Я жена Жана Молле! — заявила она врачу. — Как он?!
— Обычная штыковая рана, — ответил тот и пожал плечами. — Один из десяти в таких случаях поправляется.
— Один из десяти?! — ужаснулась Анжелика.
Врач равнодушно кивнул.
Анжелике стало плохо, но она стиснула зубы и попыталась представить, что на ее месте сделал бы Адриан.
— Значит, девять из десяти погибают? — Не дожидаясь ответа, девушка швырнула на стол все свое золото. — Оформляйте документы о его смерти и выдаче тела мне, вдове. И никто вас ни в чем не обвинит!
Врач глянул на дежурного офицера и хихикнул:
— Гениально!
Жан Молле, обвиненный в измене, еще не был осужден, а потому общие требования по захоронению казненных его не касались. Тело и впрямь можно было просто забрать.
