* * *
Кардан. Сын английского эмигранта-неудачника, жившего на присылаемые с родины деньги, и полинезийки. Огромный толстый верзила со сверкающими глазами и очень белыми зубами; лысеет, но над ушами и на затылке пышно вьются волосы. Говорит охотно, какими-то приступами, захлебываясь от возбуждения. Искренне ко всем расположен, хохочет во все горло, а свою речь обильно пересыпает австралийскими ругательствами, грязными и непристойными.
* * *
Танал. Крошечный прибрежный городок из поднятых на сваях домиков, битком набитых китайцами, арабами и малайцами. С веранды дома для приезжих меж высоких стволов казу-арин видно воду, расположенный напротив остров и один-два домишки. Буйно, с безудержной пышностью цветут кусты. Над ними порхают гигантские яркие бабочки. В синем небе летают, сверкая оперением, зеленые попугаи с красными или желтыми головками. К вечеру начинают звонко петь птицы. Эти неистовые звуки непривычны нашему слуху. Издалека доносится барабанный бой да еще, может быть, свист деревянной дудки. На закате над островом напротив разливается багряное зарево.
Острова Кай. Идешь словно сквозь строй маленьких низких, заросших лесом островков. Кажется, будто пробираешься по лабиринту. Всходит солнце, море лежит голубое, тихое. Все вокруг так прекрасно, покойно и пустынно, что душа наполняется благоговейным трепетом. Кажется, что ты первым вторгся в эти безмолвные просторы, и дух захватывает, сам не знаешь, отчего.
* * *
Город Банда. Подходишь к нему через узкий пролив между двумя гористыми, густо поросшими лесом островами. Напротив города высится вулкан, весь покрытый косматым кустарником. Гавань глубокая, с прозрачной водою, на берегу стоят товарные склады и крытые тростником хижины на сваях.
Улицы Банды застроены одноэтажными домами, но город умер, в опустелых домах тишина. На улицах редкие прохожие ступают бесшумно, будто опасаясь разбудить эхо. Не слышно громких голосов. Дети играют беззвучно. Время от времени в воздухе сладко веет мускатным орехом. В магазинах, торгующих одним и тем же товаром — консервами, саронгами, одеждой из бумажных тканей, — все замерло; в некоторых лавках нет даже продавцов, как будто покупателей и ждать нечего. Не видно, чтобы кто-то хоть что-то покупал или продавал.
Китайцев мало: там, где торговля умирает, они не селятся, зато много арабов, некоторые в красивых каирских фесках и аккуратных полотняных костюмах, другие в белых кепках и саронгах. Арабы смуглокожи, с выраженной семитской внешностью и большими блестящими глазами. Очень много метисов с примесью малайской или папуасской крови, и, разумеется, множество малайцев. Изредка встречается бронзовый от загара голландец или дородная голландка в просторных блеклых одеяниях.
* * *
Высокие, островерхие крыши старинных голландских одноэтажных домов крыты тростником; с одного бока скат несколько удлинен и опирается на кирпичные оштукатуренные дорические или коринфские колонны, образуя просторную веранду. На веранде стоят круглые столы и жесткие голландские стулья, с потолка свисают лампы. Полы покрыты кафельной плиткой или белым мрамором. Комнаты в доме темные, обставлены сурово, по-голландски, на стенах скверные картины. Гостиная тянется через весь дом, по бокам от нее расположены спальни. Позади дома окруженный стеною сад. Побелка на стене осыпается, от сырости местами проступают зеленые пятна плесени. Сад одичал, его заполонили сорняки. Здесь буйно разрослись неухоженные розы и фруктовые деревья, ползучие растения, цветущие кусты, банановые деревья, одна-две пальмы, мускатный орех и хлебное дерево. В самой глубине помещение для прислуги.
Бродя по городу, то и дело натыкаешься на длинную белую полуобвалившуюся стену, за которой виднеются развалины зданий. Это бывший португальский монастырь. На берегу, за португальским фортом, видны чистенькие новые дома голландских чиновников.
Здесь два португальских форта. Один, расположенный в отдалении от моря, окружен рвом, в котором густо переплелись деревья и кусты; от форта остались только эти массивные стены, сложенные из огромных серых плит, а четырехугольный внутренний двор представляет собой сплошные заросли тропической растительности. Перед фортом до самого моря тянется большая незастроенная поляна, на которой растут могучие деревья — казуарины, миндаль и дикий инжир. Их насадили португальцы; вероятно, здесь они отдыхали вечерами, когда спадала жара.
На холме, на господствующей высоте, находится еще один форт, серый, открытый ветрам и окруженный глубоким рвом. Он сохранился очень неплохо. Единственная дверь расположена футах в двенадцати над землею, к ней надо взбираться по приставной лестнице. За прямоугольником стен прячется еше одно укрепление, в центре которого находится колодец. Внутри укрепления — просторные комнаты; окна и двери в них в стиле позднего Возрождения — великолепных пропорций, но почти без украшений; там, надо полагать, жили офицеры гарнизона.
* * *
Лес. В тени высоченных миндальных деревьев укрывается мускатный орех. Ноги не путаются в зарослях кустов, ступаешь только по слою гниющих листьев. Слышится гулкое воркованье огромных голубей размером с кур и верещание попугаев. Порою натыкаешься на жалкие лачуги, в которых живут нищие малайцы. Здесь влажно и душно.
* * *
Говорят, в прежние времена здесь жили очень богатые купцы, состязавшиеся друг с другом в мотовстве. У них были экипажи, и по вечерам они неспешно раскатывали вдоль берега и кружили по площади. Кораблей было столько, что порою гавань заполнялась до отказа, и вновь прибывшим приходилось ждать на рейде, пока не удалится какая-нибудь флотилия, давая им возможность войти в гавань. В качестве балласта суда обычно везли из Голландии мрамор и огромные куски льда, ведь они шли без груза, рассчитывая увезти с острова драгоценные пряности.
* * *
Полдень в тропиках. Пытаешься заснуть, но это дело безнадежное, и, оставив попытки, выходишь, отупевший и сонный, на веранду. Жарко, безветренно, душно. Голова продолжает работать, но вхолостую. Время тянется медленно-медленно. Впереди нескончаемый день. Пытаясь охладиться, принимаешь ванну, но толку от нее мало. На веранде слишком жарко, снова плюхаешься на кровать. Под москитным пологом воздух, кажется, недвижно застыл. Нет сил читать, думать, нет сил даже отдыхать.
* * *
Вечерняя свежесть. Воздух нежен и прозрачен, и охватывает острое чувство благодати. В воображении одна за другой возникают, не изнуряя, приятные картины. Кажется, будто обретаешь свободу бесплотного духа.
* * *
Гавань Макасар. Закат поразительной красоты: солнце, сначала желтое, начинает ярко рдеть и подергивается пурпуром; в сияющей дали плавает крошечный, поросший кокосовыми пальмами островок. Морской простор отливает полированной медью. Не подобрать слов для описания этого ослепительного зрелища. Его великолепие повергает в трепет, колени подкашиваются, но одновременно сердце полнится блаженством, и если бы умел петь, то не удержался бы. Что именно запел бы? Квинтет из «Мейстерзингеров»? Нет, какое-нибудь григорианское песнопение — о смерти, в которой нет печали, а одно лишь свершение предначертанного.
