Проснулась я рано. Осторожно выбралась из спальни, чтобы не разбудить остальных. Пройдя через зал, я заглянула в комнату братьев. Гуннар и Хёгни, бодрствовавшие большую часть ночи, теперь крепко спали. Но Сигурда среди них не оказалось. Это меня напугало. Я знала, куда он поехал, и надеялась, что он вернется еще до рассвета. Неужели с ним что-то случилось? Или еще хуже — его отвращение ко мне и к свадьбе так сильно, что он решил забрать золото и бежать? Я открыла дверь, стараясь сделать это как можно тише, но она заскрипела, поэтому я не стала затворять ее. Небо уже было ясного голубого цвета, ветви далеких сосен мягко покачивались на ветру. И тут я увидела, как на тропе, ведущей на запад, показался Сигурд. Он ехал верхом, придерживая свободной рукой мешок, свисавший с седла.
Заметив меня, Сигурд улыбнулся, и это была уже не жалкая улыбка, к которой я успела привыкнуть, а та, прежняя, которой я дорожила, пока отчуждение не разъединило нас. Тронутая его вниманием, я направилась к нему. Подъехав, Сигурд соскочил с коня и обнял меня. На мгновение он прижал меня к себе так крепко, что мне даже стало странно, как я могла усомниться в его любви. Последний раз он обнимал меня так, когда я проснулась в хижине Кламара и узнала, что он уже вернулся с гор.
Тогда его присутствие в хижине показалось мне продолжением сна. Сейчас меня посетило то же чувство. И пока я не очнулась от этой грезы, все недавние события выглядели неправдоподобными. Но сон улетучился, и я тут же вспомнила, что за нами может наблюдать Брунгильда. Если она заметит, что мы так долго обнимаемся, то решит, будто я не сдержала своего слова. Я резко отстранилась от Сигурда со словами:
— Тебя не было вчера с нами, когда забивали скот! Все бургунды собрались, и многие спрашивали о тебе.
— Если бы я остался, — рассмеялся Сигурд, — то мне пришлось бы пропустить праздник. Я и так гнал коня изо всех сил, чтобы успеть к рассвету. Уехал вчера в такой спешке, что позабыл взять с собой лопату. А я очень глубоко зарыл золото, его не так-то легко выкопать голыми руками. — Сигурд протянул мне руки. — Я должен отдохнуть.
— Тогда иди в дом. Все еще спят. Мы легли очень поздно.
— Не знаю, смогу ли я уснуть. Боюсь, что слишком возбужден. — Он улыбнулся еще шире.
Оглянувшись на дверь, я коснулась руки Сигурда, приглашая поговорить еще.
— Как давно я не наслаждался великолепием золота богов, Гудрун! — воскликнул он. — Я уже и забыл, как оно прекрасно! По правде говоря, я потратил на поездку больше времени, чем должен был, потому что просто не мог оторвать от золота глаз. А потом мне понадобилась целая вечность, чтобы отобрать те сокровища, которые понравились бы Гуннару. Сидя в одиночестве под лунным светом, я снова вспомнил свое путешествие в горы. Снова пережил радость торжества от достигнутого… Вот что я понял, Гудрун: когда мужчина идет на битву, он чувствует себя мужчиной с головы до ног. Он как бы наполняется новой жизнью, будто он уже не просто человек, но и немного бог. Вот что я ощутил, когда отправлялся в горы. И благодаря своим трофеям я сохранял это чувство. Но почему-то постепенно, почти незаметно, это ощущение наполнявшей меня силы и победы стало от меня ускользать. Так бывает, когда битва окончена, а воины вернулись по своим домам. Я думал, что… да, что эта сила, эта власть останутся со мной навсегда. Я не знал, как скоротечно блаженство. Но теперь, снова коснувшись золота, я почувствовал, что ко мне вернулось ощущение того, что я сделал и кто я такой! Я боюсь засыпать, чтобы не проснуться опять без него. Понимаешь, что я хочу сказать? Только не считай меня сумасшедшим…
— Конечно, понимаю, — воскликнула я. Мне хотелось рассказать ему о той силе, которая наполнила меня прошлым вечером и которая позволяет мне теперь понять Сигурда. Но потом осознала, что не смогу ничего объяснить, не поведав сначала о поступке, который совершила перед этим. — У тебя есть все основания гордиться собой, — продолжила я. — Даже боги гордятся своими подвигами. Но теперь иди. Поспи. То, что ты чувствуешь сейчас, останется с тобой, когда ты проснешься, потому что о твоей силе не даст забыть вот этот мешок золота. Да и я тебе напомню, как, впрочем, мне следовало сделать гораздо раньше.
Сигурд сжал мою руку, затем отпустил.
— Ты так добра ко мне, Гудрун.
— Разве может быть иначе?
— Дозволишь ли ты мне попросить еще кое о чем?
— Проси о чем угодно, — сказала я с надеждой.
— Подними одного из своих ленивых слуг. Пусть он расседлает Грани, напоит и накормит его. Я сильно гнал коня этой ночью. Потом пусть тот же слуга принесет этот мешок в мою спальню и поставит рядом со мной. Не пытайся поднять его сама, он слишком тяжел. И, конечно, не упускай слугу из глаз, пока он не отнесет золото на место.
— Я сделаю все так, как ты просишь. А теперь иди.
Сигурд передал мне поводья Грани и пошел. По его походке я поняла, что он едва держится на ногах от усталости. Ощущение нереальности нашей встречи и беседы стало исчезать. Страстное объятие, которым он меня встретил, оказывается, было вызвано лишь его восторгом от золота. Ничем больше. Я повернулась и посмотрела на мешок. Потом мне вспомнились слова проклятья, и сердце в груди забилось тяжело и неровно. Мне почудилось, что я чувствую зло, сочащееся сквозь мешок. Мне хотелось ударить Грани и крикнуть: «Прочь! Пошел прочь!» Но конь обязательно вернется к своему любимому хозяину.
* * *
В середине дня, когда солнце стояло в зените на ясном небе, пришел Гомел, дорогой нам старейший слуга, который жил с нами с тех времен, когда отец был мальчиком. Гомел сказал, что ванна для нас с Брунгильдой готова. Мысль о том, что я снова буду купаться с валькирией, заставила меня содрогнуться, но я решительно взяла мыло и пошла за Гомелом. Брунгильда последовала за мной. Мы направлялись к купальне, от которой поднимался густой пар. Гомел попробовал воду рукой и, довольный тем, что она нагрета как нужно, оставил нас одних. Воздух был холодным, поэтому мы с Брунгильдой быстро разделись и опустились в воду. Мы мылись, не произнося ни слова. Я распустила волосы. Теперь, когда мы с Сигурдом больше не невеста и жених, я снова стану носить их распущенными, но покрытыми сеткой, как у всех замужних женщин. От Брунгильды ожидают того же самого, но я сомневалась, что она последует нашим традициям.
Купальня была рассчитана только на одного человека. Нам пришлось сидеть совсем близко друг к другу, дожидаясь, пока солнце высушит наши волосы. Молчание становилось слишком напряженным. Глянув на Брунгильду и обнаружив, что она взволнована, я почувствовала, как на меня накатывает смех, хотя ничего смешного в моей ситуации не было. Сквозь листву окружавших купальню деревьев я не видела семьи наших работников, прибывшие на праздник, но хорошо слышала их голоса. Мне не терпелось присоединиться к ним. По-прежнему не говоря ни слова Брунгильде, я выбралась из купальни и стала одеваться. Гомел ждал с другой стороны кустарника, стоя спиной к нам. Когда я подошла, он прижимал к лицу венок, который собирался возложить мне на голову. У его ног лежал второй венок, для Брунгильды. Увенчав венком мою голову, Гомел улыбнулся и поцеловал меня.
