Слегка отстраняясь от безумца, Горностай ответил, что сделает все, что в его силах, если ему развяжут руки и предоставят свободу передвижения.
— Да, да… — ответил барон и лично разрезал кинжалом веревку на запястьях Горностая.
— Мне нужен двуручный меч.
— А еще чего? — гаркнул кто-то из разбойников.
Барон не глядя приказал:
— Ташт, дай ему твой.
— Опасно. Мы видели его в деле, господин, — отозвался тот из сумерек.
— Молчать. Выполнять! — задыхаясь, произнес барон. — Сгущ, Острыщ, возьмите его на прицел.
Не взглянув на вскинутые арбалеты, Горностай принял меч из рук разбойника, пояснил:
— Их речь невозможно услышать, но она имеет большую власть над нами. Это желоб, по которому их голоса будут стекать в землю. Острие нужно вогнать в землю и хорошо держаться обеими руками за рукоять.
По его лицу невозможно было определить, правду он говорит или нет. Он был очень спокоен и торжествен. Отмерив десять шагов от костра к лесу, воткнул в землю меч и выпрямился в ожидании.
— Их глаза, глубокие и сияющие, не смотри в них. Заглянешь — они душу твою похитят, тогда ты уже не сможешь противостоять… — шептал барон.
Невыносимо медленно ползло время. Вертикальная сияющая нить впереди между деревьями превратилась в широкую ленту, в полотно слоистого света, что-то распахнулось внутри него, и две высокие фигуры, медленно скользя, вышли на поляну, и Горностай выпрямился им навстречу. Они остановились напротив него. Никто не слышал их беседы, а может быть, они говорили молча. Арника видела, как напряженно дрожал темный воздух между ними.
Горностай остался стоять, опираясь на меч, а двое неторопливо направились к людям, огибая костерок справа и слева. Они двигались прямиком к барону.
— О господи, — просипел он.
Арника ощутила дуновение света. Лучезарные существа склонились над ними, улыбаясь. Вернее, они сами были улыбкой, так же как были светом. Их длинные волосы и сияющие одежды развевались на неведомом ветру, похожие на легкие языки белого пламени. Некоторое время существа смотрели на барона с бесконечной добротой и печалью, потом взяли под руки Ташта, что располагался слева от него, и повели к распахнутому выходу из темноты.
— Нет! — страшно закричал барон им вслед. — Нет!
Существа вошли в свет, он медленно сомкнулся в тонкую нить и исчез. Несколько мгновений сумерки казались черной ночью, а огонь костра был тусклым и сумрачным. Люди барона все еще пребывали в зачарованном молчании, а сам он уже рванулся в темноту, в несколько прыжков достиг Горностая и бешено рванул его за плечо. Тот обернулся, и Арника подумала, что теперь меч у него в руках как нельзя кстати.
— Что ты им сказал? Что они ответили?
— Я попросил за вас.
— А они?
Горностай помедлил, не отводя взгляда.
— Они не ответили.
Барон отвернулся и не спеша пошел назад к костру. Арника видела, что мыслями он уже где-то в другом месте или в другом времени — более важном, чем настоящее, где ни ее, ни Горностая нет и в помине.
— Обоих. Убить обоих, — сказал он негромко и устало, будто велел убрать мусор.
Его люди не сразу сообразили, что это приказ, и этого промедления Арнике хватило.
Она вывернулась из-под чьей-то руки и прыгнула обеими ногами в чахлый костерок. Послав последний отблеск на лезвие меча в руках Горностая, огонь погас. Арника услышала, как возле уха свистнула, задев волосы, арбалетная стрела, и, пригибаясь, побежала к краю поляны.
Глухой топот копыт и огни между деревьями заставили ее шарахнуться в заросли. Всадники один за другим вылетали на поляну, свет факелов выхватывал из темноты фигуры разбойников, толпившихся вокруг Горностая.
Арника сжалась в комок.
— Государь Терн! — послышался ликующий вопль Горностая. — Приветствую вас!
7
Пальцы устали от письма, на среднем даже начала образовываться мозоль, напомнившая мне прилежное учение в школе. Мне еще ни разу не удавалось написать столько текста за один присест, и я была приятно удивлена открытием у себя новых возможностей. Кофе в Серафимовом термосе кончился, кончились и булочки. В тихий предрассветный час, усталая и очень довольная, улеглась я на застеленную кровать, и только сомкнула веки, как задрожало на их внутренней стороне зыбкое видение: мост и две фигурки на перилах над бездной. Одной из них был Серафим — чуть наклоняясь вперед, словно под ветром, он противостоял какой-то неведомой страшной силе. Сон был тонок, то и дело рвался, как пленка в кинотеатре, но снова и снова настойчиво демонстрировал мне его сосредоточенное лицо, сжатые губы и взгляд, бьющий из-под ресниц. Такое усилие читалось на этом лице, что я сама утомилась, глядя.
Когда я проснулась, сквозь штору сочился серенький утренний свет. Он говорил о том, что первый снег растаял вместе с его сияющим волшебством и октябрьская грязь вновь воцарилась в городе. Мысль о работе, на которую я безнадежно опоздала, мелькнула и исчезла, не вызвав никаких эмоций. Я чувствовала себя зыбкой, как это утро — от сновидения и спанья в одежде. Нетвердым шагом выйдя из спальни, я увидела Серафима, свежего и бодрого, восседающего в забрызганном белом плаще на краешке стола и листающего записнушку. Видимо, он пришел только что и принялся просматривать записи, позабыв раздеться.
— Именно то, что надо, — сказал он.
Я улыбнулась и пошла умываться.
Горячей воды не было. Поплескав в лицо холодной, я приложила к лицу жесткое вафельное полотенце и постояла так немного.
Господи, что происходит, спросила я себя. Жизнь моя опустела в мгновение ока, исчезли ежедневные скудные события и немногочисленные привычные предметы, ее наполнявшие. В руках у меня были теперь только записи, свидетельствующие о существовании выдуманного мной мира. И еще человек с именем, будто написанным на небе серебристыми облаками.
Серафим взял у меня из рук полотенце и повесил на место.
— Я видела тебя во сне. Теперь я буду говорить тебе «ты», потому что для меня увидеть человека во сне — все равно что выпить на брудершафт.
— Что я делал в этом сне?
— Дрался на дуэли, что-то вроде того… Ты меня вспоминал? Люди мне снятся из-за их мыслей обо мне.
Серафим шагнул ко мне и взял мое лицо в горячие ладони. Его поцелуй был соленым и долгим, как ночное плавание.
Он улыбнулся и как ни в чем не бывало предложил:
— Пойдем позавтракаем.
По лестнице спускались причудливо, как давеча — перешагивая через ступеньки, делая неожиданные шаги назад.
Банкетный зал «Замка» был стилизован безупречно — кирпичные темные стены, мощные потолочные балки, длинные столы и скамьи, узкие витражные окна. На небольшой эстраде очень странно смотрелась в таком антураже отодвинутая к стене ударная установка. Завтракали по-шведски. Серафим со знанием дела набрал на плоскую тарелку разные яичницы, салатики, жареные хлебцы, усадил меня с этой тарелкой под разноцветным окном и ушел за кофе. Выключили утреннее освещение, и полупустой зал стал дымчатым и зыбким. На какую-то долю секунды мне показалось, будто сквозь него просвечивает другой зал, не принадлежащий ни этому пространству, ни этому времени. «Молодцы дизайнеры», — похвалила я и принялась за яичницу.
