На мгновение Якову почудилось, что у него остановилось сердце. Одному Богу известно, каких усилий ему стоило усидеть в кресле. Помолчав немного, он кашлянул, чтобы убедиться, что голос звучит ровно, и устремил на капитана сверкающий взгляд. И только потом осведомился', что ему известно об этом деле.
— Я знаю, кто за этим стоит.
— Кто?! — прорычал Яков.
Сведенные судорогой пальцы с такой силой сжали подлокотники кресла, что даже костяшки пальцев побелели.
— Ну же… имя, — взмолился он. — Скажи мне имя!
— Адмирал Питер Джиллс, сир. Правая рука герцога Монмута.
Король вскочил. Бешеная ярость, день за днем, ночь за ночью глодавшая его изнутри, наконец нашла выход.
— Если то, что ты сказал, правда, они заплатят за свое преступление! Клянусь, я прикажу колесовать обоих! Но это нешуточное обвинение, капитан. Есть ли у тебя доказательства?
Грант опустил глаза. Когда он снова заговорил, в голосе его чувствовалось напряжение, но звучал он так же твердо, как и прежде.
— Колин был там, когда все это случилось…
Яков повернулся к юному шотландцу. Лицо его было искажено горем, в глазах стоял тот же самый вопрос. Видел ли он ее? Видел ли этот мальчик, как умирала его дочь?
— Расскажи мне все, Макгрегор. Без утайки.
Король, склонив голову, молча слушал. Колин рассказал ему, зачем он и его брат завернули в аббатство Святого Христофора, и о том, что они там увидели — охваченное огнем аббатство и жалкую горстку королевских солдат, которые с трудом отбивались от наседавших на них голландцев. Старший брат Колина и двое его спутников кинулись на подмогу англичанам, но с трудом унесли ноги. Брат при этом был ранен стрелой и, вместо того чтобы отправиться в Англию, был вынужден вернуться домой.
— В Инверэри судьба свела нас с капитаном Грантом, — продолжал Колин. — Мы рассказали ему обо всем, что видели.
— А Джиллс? Надеюсь, он убит?
— Его самого там не было, — с непроницаемым видом ответил Макгрегор. — Один из ваших людей перед смертью сказал моему брату, кто командовал солдатами, устроившими эту резню.
— Сир… — вмешался капитан Грант, — герцог Монмут повинен в смерти ваших людей, моих товарищей по оружию. Не знаю, замешан ли тут граф Аргайл, но я возьму на себя смелость напомнить вашему величеству, что мой дядя в свое время питал подозрения относительно Вильгельма Оранского и даже поделился ими с покойным королем, вашим братом.
— Да, помню. Коннор Стюарт был ближайшим другом и самым преданным слугой моего брата. Он пользуется моим полным доверием, ведь в наших жилах течет та же кровь. Он будет счастлив узнать о той услуге, которую вы оказали трону. Что же до Вильгельма… Мне известно о его ненависти к католической монархии, но я бессилен что-либо сделать, пока у меня не будет доказательств.
Капитан молча кивнул. Король направился к двери.
— Ну а теперь, если у вас все, вы свободны. Мне нужно подумать о том, что вы мне рассказали, прежде чем я присоединюсь к гостям.
Яков махнул рукой, и капитан, отвесив королю почтительный поклон, направился к выходу. Молодой шотландец последовал за ним.
— Макгрегор. — Яков схватил юношу за плечо. — Скажи, ты не видел там… девушку… послушницу…
О Господи, с тех пор как умерла бедная Анна, он не говорил о ней ни с кем! Но разве теперь так уж важно, что о ней будет знать кто-то еще? Если Колин Макгрегор видел Давину незадолго до ее гибели, он должен знать. Должен убедиться, что его дочь действительно мертва.
— У нее… — Яков умолк, пытаясь справиться с волнением, — волосы как солнечный свет и глаза цвета летнего неба.
Что-то вдруг промелькнуло в глазах этого мальчишки… то ли жалость, то ли просто обычное любопытство. Но что бы это ни было, оно исчезло прежде, чем Яков успел удивиться.
— Не-а… никто не уцелел.
— Ну а тело? — не успокаивался король, преградив юноше дорогу, когда тот, решив, что разговор окончен, снова двинулся к двери. — Может, хоть кто-нибудь из погибших подходил под это описание? Я должен знать!
— Почему?
Яков даже слегка попятился. Такая прямота ошеломила его… не говоря уже о дерзости, с которой этот шотландец смотрел ему в глаза. Должно быть, у мальчишки нервы как корабельные канаты. Лицо у Колина было каменное, только огонь, вспыхнувший в его темных глазах, до странности не соответствовал невозмутимости юного горца.
— Не сочтите мой вопрос за дерзость, ваше величество, — продолжал юный шотландец. — Я вас совсем не знаю, но… почему вас так волнует судьба какой-то послушницы, которую вы в глаза не видели?
Яков уже совсем было собрался одернуть юного наглеца — напомнить ему, с кем он говорит и что с ним могут сделать, стоит королю только глазом мигнуть. Но, едва открыв рот, тут же захлопнул его. Опять забота о королевском величии… Яков поморщился. Убитому горем отцу все это вдруг показалось таким мелким…
— Это была моя дочь, — глухо признался он. Скрывать эту тайну больше не имело смысла… впрочем, легче от этого признания ему не стало. — Я пожертвовал ею ради своей веры… — С губ короля сорвался горький смешок. — Не знаю, зачем я тебе это рассказываю. Теперь это уже не важно.
Он тяжело опустился в кресло и невидящим взглядом уставился в угол.
— Это из-за этого вы сидите тут один-одинешенек и пьете, ваше величество?
Король с трудом поднял отяжелевшую голову. Прямота этого мальчишки внезапно пришлась ему по душе.
— Ты либо очень храбр, юноша, либо очень глуп, — проворчал Яков.
— И то и другое, ваше величество, — с дружеской фамильярностью ухмыльнулся Колин. — Нет, я храбр, но не глуп. — Не дожидаясь приглашения, он уселся на стул, на котором пару минут назад сидел Коннор. — Мне говорили, что и о вас можно сказать то же самое.
— Вот как? И кто же тебе это сказал? Твой отец, наверное?
— Не-а. Один человек, который стал мне очень дорог в последнее время. Он рассказывал мне, скольким вы пожертвовали ради веры ваших отцов, даже отказались от должности лорд-адмирала. Наверное, теперь, узнав, что ваша дочь погибла, вы сожалеете об этом, да? Скажите, ваше величество, вы готовы отказаться от католической веры?
— Нет, никогда. Моя вера — это все, что у меня осталось в этой жизни.
К изумлению короля, мальчишка улыбнулся — и вдруг стал поразительно похож на своего отца. Вскочив на ноги, он молча направился к двери. Уже на пороге, он обернулся и бросил на Якова прощальный взгляд.
— Авраам когда-то тоже принес в жертву собственного сына.
Яков, кивнув, угрюмо уставился в огонь.
— Да… но Господь не допустил смерти Исаака.
— Угу. Верно, ваше величество.
— Широко улыбнувшись, Колин закрыл за собой дверь.
