— О чем же мне вам рассказать?
— О любви, — буркнул Володя, все-таки подрезая синенький «гольф».
— Вот-вот, — кивнула мачеха Тамара. — Расскажи, например, о ваших отношениях с Иеронимом.
— Обычные семейные дела. В общем-то, нечего рассказывать. Завтрак, обед, ужин. Ты не утомился, милый? — У меня сегодня что-то голова пухнет, и в груди екает. — Ты не добавишь мне немного денег на шубу? — Сколько? — У меня уже есть пять тысяч, добавь мне, пожалуйста, еще сто пятьдесят. — Ты меня любишь? — А ты меня? — Нет, ты первый отвечай! — Нет, ты! — Вечно я первый. В химчистку тоже я, в сберкассу опять я. Надоело мне все это хуже горькой редьки! — А ты тогда хрен! — Я тебя не обзывал. — А кто назвал меня горькой редькой? — Ну, раз ты меня назвала уже хреном, то ты тогда самая черная редька! — А ты…. Вот, собственно, и все.
— Браво, — сказала мачеха довольно холодно, словно всю ее недавнюю доброту и мягкость выдуло встречным воздушным потоком. — Интересная какая у людей жизнь. Скажи мне лучше, Анечка, как это тебя угораздило, при твоей внешности, неординарности, начитанности, отвратить от себя мужа?
— С чего вы, Тамара Леонидовна, это взяли? По каким таким призракам… то есть признакам?
— А призрак, как ты изволила оговориться, бродит по Европе, и все его видят. Со стороны было хорошо видно, как изменились ваши отношения. Раньше он сдувал с тебя пылинки, а потом стал вытирать об тебя ноги. Он стал невнимателен к тебе, порой даже груб. Скажи еще, что я не права?
Рядом с Аней опять сидела та самая Тамара, к которой она привыкла. Мачеха опять играла раздвоенным язычком и нежно жалила ядовитым зубом. Даже ногу она не закидывала на ногу, а переплетала их в единый хвост. С такой Тамарой Аня обращаться умела.
— Наблюдение со стороны не самый лучший метод, Тамара Леонидовна, — сказала в ответ Аня. — Тот же Иероним, наблюдая за вами, сделал вывод, что вы убили своего мужа.
— Кого? — воскликнула Тамара.
— Своего мужа, Василия Ивановича Лонгина. Разве вы забыли гневную филиппику вашего ровесника-пасынка?
— Это же бред сумасшедшего, — процедила Тамара, не желая даже разжимать зубы для ответа на такую глупость.
— Это именно то, что я хотела ответить на ваш вопрос, — с торжествующей улыбкой подытожила Аня.
— Ты хочешь сказать, что ваши отношения со дня свадьбы не претерпели никаких изменений? — не сдавалась мачеха.
— Конечно, не хочу. При посторонних Иероним частенько позволяет себе инсценировки, чтобы, так сказать, никто не позавидовал нашему счастью. Хамил мне, боясь сглаза. Знаете, Тамара Леонидовна, есть такие черные глаза, от которых раньше в деревнях не только детей, но и телят прятали. Зачем им демонстрировать семейную идиллию, зачем будить в сердцах, и без того черных, черную зависть?
— А, так у вас… бы-ла лю-бовь? — пропела мачеха поставленным голосом музыкальную фразу из «Истории любви».
— Ну, почему же была? Она была, есть и будет.
— Прямо какой-то коммунистический лозунг! — усмехнулась мачеха Тамара. — Сразу видно, что ты ночуешь среди картин Василия Лонгина. А скажи мне, милое дитя, твой муж был с тобой всегда откровенен? Все тебе рассказывал, делился с тобой новостями, просил мудрого женского совета?
— Конечно, — не моргнув глазом, призналась Аня. — Я была в курсе всех его дел, творческих взлетов и обидных падений. Муж мой порой прибегал ко мне в слезах, истерзанный людской злобой и непониманием, — она уже откровенно издевалась над собеседницей. — На моих коленях он вновь обретал веру в себя, загорался новой творческой искрой… Уф! Устала…
— Еще раз браво! Выходит, ты в курсе наших общих дел?
— Мы не раз их обсуждали в тесном кругу, — Аня понеслась дальше, под горку. — Например, Иероним рассказал мне, что натурщица Катя шпионит за ним по поручению Вилена Сергеевича. Мы специально при ней «пробалтывались», засылая таким образом вам дезинформацию. Алекс — Юстасу, радистка Кэт — пианистке Тамаре.
— Володя, ты замечаешь, какая у нас растет способная девочка? — спросила мачеха, наклонившись к водителю.
Телохранитель только усмехнулся и повел широкими плечами. Он, видимо, хорошо знал, когда ему надо много говорить, а когда вообще нельзя раскрывать рта.
— А что ты скажешь по поводу бешеного спроса на картины Иеронима? — спросила Тамара так тихо, что будь они в советском автомобиле, ее вопрос не был бы услышан.
Аня уже не хотела отступать. Наоборот, ей казалось, что она ведет стремительное крупномасштабное наступление по всем фронтам, и мачехины черные всадники уже показывают хвосты своих коней. Она только чуть-чуть замялась, вспоминая разговоры с Виленом Сергеевичем и Никитой Фасоновым.
— Вилен Сергеевич не только пропагандист и агитатор, но еще и организатор, — вспомнила она ленинские слова про газету, которые все ж таки не могли не докатиться до нового поколения журналистов. — Меня волнует только один вопрос: не слишком ли быстро Иероним малюет свои «шедевры»? Это может показаться подозрительным… Но ведь сейчас конвейер остановился. Кто будет малевать вместо Иеронима?
— Какая разница, кто! — бросила ей мачеха, видимо, ее этот вопрос тоже волновал. — Никита Фасонов возьмется. Да я сама такую абракадабру наваляю…
Вдруг она резко повернулась к Ане. Девушка подумала, что сейчас услышит что-то резкое и злое, но мачеха заговорила своим сегодняшним голоском.
— Девочка моя, несчастненькая. Значит, разлучили злые вороги голубков? А голубки все ворковали, ворковали друг с дружкой. Я так и знала… Анечка, смотри какой сегодня штиль на заливе! Паруса совсем бы повисли. С погодой тебе повезло. Ты отдохнешь, моя маленькая падчерица, ты отдохнешь…
Глава 22
Сейчас я удалюсь. А вам желаю,
Офелия, чтоб ваша красота
Была единственной болезнью принца,
А ваша добродетель навела
Его на путь, к его и вашей чести.
Санаторий Ане понравился своим беспорядком. Нет, с внутренним распорядком здесь все было нормально, даже больше. Регламентированный прием пищи, осмотры, процедуры, фазы двигательной активности и полной неподвижности. Кормили до того продуманно и расчетливо, что отдыхающие между собой говорили, что повариха раскладывает порции не половником, а калориметром, то есть прибором для измерения калорий. В номерах чистота поддерживалась уборщицами-призраками, о существовании которых изнывающие от безделья отдыхающие могли догадываться только по безупречной чистоте, царящей в их комнатах. Врачи, медсестры, массажисты были вежливы и приветливы.
Беспорядок в санатории был садово-парковый, английского типа. Корпуса были разбросаны по сосновому лесу с нарочитой небрежностью, а пресловутые дорожки отсутствовали вовсе. Отдыхающие чувствовали себя совершенно свободными в рамках санаторного режима, то есть могли ходить, где им заблагорассудится, а не кругами друг за другом, как цирковые лошади. Свободу чувствовали на территории санатория и растения. Густыми зарослями приваливались к корпусам сирень, черемуха, бузина. Спуск к Финскому заливу зарос шиповником и дикой розой.
