Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
Во всяком случае, Севка был в этом уверен. На все сто.
И в тот октябрьский день он был в этом уверен. Легко прошел полосу препятствий, отстрелялся из «нагана» и «ППШ», а после обеда без волнения стал готовиться к рукопашному бою. Но вместо инструктора за ним в столовую зашел Никита.
– В подвал, – сказал лейтенант.
Севка молча встал из-за стола. Кормили его плотно и, как заподозрил Севка, не без умысла заставляли набивать желудок перед физическими тренировками и боями. Был у них свой расчет. «И черт с ними, – решил Севка. – Черт с ними со всеми».
Следом за Никитой Севка спустился по лестнице. Перед той камерой, где когда-то, миллион лет назад, целую неделю Севку допрашивали и где его обрабатывал покойный массажист, их ждал комиссар.
– Здравствуйте, Всеволод, – сказал комиссар.
– Здравствуйте, Евгений Афанасьевич! – ответил Севка.
– У вас сегодня экзамен в некотором роде. – Комиссар еле заметно дернул щекой.
– Чистописание?
Севка проигнорировал неодобрительный взгляд Никиты. Это пусть лейтенант психует, как хочет, а Севка будет вести себя так, как знает. Не нарушая, естественно, субординации и не хамя, но полностью сознавая свою независимость. И время от времени демонстрируя ее.
В конце концов, когда Севка родился, комиссару было уже далеко за девяносто… Если он вообще дожил до Севкиного рождения, не умер от болезней, не погиб в бою или не был расстрелян за антисталинизм или, наоборот, как пособник и кровавый палач.
– Чистописание? – переспросил комиссар. – В какой-то степени. Там, за дверью, вас ждет человек…
Сердце Севки дрогнуло. Неужели Орлов появился и был настолько глуп, что дал себя схватить? А если это так, то, может, теперь встал вопрос о возвращении Севки домой?
Комиссар ждал, что Севка спросит – это было понятно. На лекциях по методике допроса Севке объяснили, как читать по лицу и моторике мышц намерения и эмоции человека, комиссар умел владеть собой, но и он демонстрировал сейчас некоторое возбуждение, что ли… То, что сейчас произойдет, заставляет комиссара нервничать. Чуть-чуть. Но для обычно бесстрастного Евгения Афанасьевича это была почти буря эмоций.
«А Никита тоже нервничает, – вдруг понял Севка. – Руки, лицо… Кобура на ремне, ее Никита никогда не надевает на даче. Плечи напряжены».
Что-то не так. Это не встреча с Орловым, это нечто, опасное для Севки. Именно для Севки, и только для него. Взгляд Никиты, брошенный им на Севку… Тревога? Никиту тревожит судьба недоделанного попаданца?
Комиссар расстегнул нагрудный карман своего кителя, как обычно, без знаков различия. Севка, кстати, так и не выяснил точного звания Евгения Афанасьевича. То ли комиссар какого-то ранга, энкавэдэшник, то ли комиссар – просто прозвище, кличка, память из славного прошлого.
– Вот. – Комиссар протянул Севке бумагу. – Читай.
Севка бумагу развернул.
Текст напечатан на машинке. Снизу прилеплена печать. Как принято говорить в Севкино время – мокрая. Настоящая. «Да и откуда здесь ксероксы», – отстраненно подумал Севка, пытаясь вчитаться в текст.
Так, некто Татаренко Александр Васильевич, двадцатого года рождения, беспартийный, лейтенант, приговаривался за измену родине к расстрелу. Вчерашним числом.
– И что? – спросил Севка, опуская бумагу. – Ошибок в тексте нет.
– Он в камере, – сказал комиссар. – Можете взглянуть в глазок.
Севка посмотрел.
Ну, Татаренко. Ну, двадцать один год. Небрит. Нервничает. Ходит по камере, все время смотрит на дверь, словно ожидая чего-то. Его приговорили за измену… В чем она заключалась? Побежал без приказа, когда немецкие танки прорвались в тыл? Отказался подниматься в атаку?
– Он ушел с позиции, – словно отвечая на Севкины мысли, сказал комиссар. – Он и его взвод. И три немецких танка прорвались к госпиталю, который не успели эвакуировать. Нужно было всего полтора часа удержать переезд. Полтора часа. Сорок человек при трех пулеметах и двух пушках. И три разведывательных немецких танка. Три «Т» «вторых». Ерунда, консервные банки, они бы отступили при малейшем сопротивлении… Но сопротивления не было. И была кровавая каша на месте госпиталя. Полторы сотни человек. Тяжелораненых.
Голос у комиссара был чуть напряжен. Его эта информация беспокоит. Ему жалко этих тяжелораненых, наверное. И он испытывает ненависть к этому самому лейтенанту Татаренко. А Севка…
Севка ничего не испытал. Те полторы сотни человек, наверное, ему должно быть жалко. Но ведь они погибли за сорок восемь лет до его рождения. Они погибли, потому что должны были погибнуть. Они погибли.
Лейтенант Татаренко просто хотел жить. Как там говорил Орлов? Побеждали те, кто мог заставить трусов идти в бой и на смерть? Этого заставить не смогли. И что?
И что-то Евгений Афанасьевич недоговаривает. Севка отвернулся от глазка, посмотрел на комиссара. Спросить напрямую? Это значило чем-то помочь ему, а Севка вовсе не собирался помогать кому-либо из здешних товарищей. Только в обмен. Его для того, кстати, и держат – для обмена.
– Приговор должен быть приведен в исполнение, – сказал комиссар.
– Бог в помощь, – успел ляпнуть Севка, прежде чем до него дошло – приговор должен быть приведен в исполнение им, Всеволодом Александровичем Залесским. Вот зачем Никита пришел с пистолетом.
Подразумевается, что Севка должен взять оружие, войти в камеру и пристрелить беднягу, единственной виной которого является желание выжить?
Татаренко просто хотел выжить. И, кстати, вовсе не его вина в том, что немецкие танки добрались до госпиталя. Если бы их не прозевали двадцать второго июня, если бы генерал Павлов не завалил подготовку… Если бы не сдали Смоленск, Брест, Минск, Киев, лейтенанту Татаренко не пришлось бы делать свой выбор. Но расстреляют, конечно, не маршалов, а лейтенанта. Генералов расстреливали, Севка читал все эти приказы и сводки, не те, что звучали по радио, а настоящие, видел карты, на которых были четко нарисованы схемы окружений и выписаны названия окруженных и разбитых дивизий, корпусов, армий…
Он видел, как почти каждую ночь бомбят Москву, имел сомнительное удовольствие наблюдать раскрашенные под лужайки и крыши мостовые Третьего Рима, макет жилого дома, сооруженный над мавзолеем, деревца и окна, нарисованные на Кремлевской стене… Это все допустил лейтенант?
Ленинград окружен. Севка не помнил из своей прошлой жизни, сколько именно народу там погибнет и умрет, но знал, что счет этот пойдет на сотни тысяч… Это лейтенант их туда пропустил?
– Я не буду в него стрелять, – безразличным тоном сказал Севка.
– И не нужно, – спокойно – слишком спокойно сказал комиссар. – Никто и не требует, чтобы ты стрелял.
Никита расстегнул кобуру, повернул в замке ключ. Взялся за дверную ручку.
– Нужно, чтобы ты вошел вовнутрь, – сказал комиссар.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
