в тираж, и он был моим. Я смотрела на моего Калеба, так уверенная в этот момент в прочности наших отношений. И он словно почувствовал мой взгляд. Я ощутила трепет, когда он поднял голову. Я улыбнулась. Мы переглядывались так в зале суда, обменивались взглядами, понятными только нам двоим. Когда мне бывало страшно, я глядела на него, он встречался со мной взглядом и мне сразу же становилось лучше. Но на этот раз все было не так. Меня охватило смятение. Комната словно накренилась. Трепет прекратился. Он смотрел не на меня.
Внезапно улыбка сошла с его лица. Его грудь вздымалась и опускалась под костюмом, как будто он глубоко дышал. За эти пять секунд я увидела, как на его лице отражаются все его чувства – на нем были написаны мука, вера, любовь. Я повернулась, чтобы посмотреть, на что направлен его взгляд. Я знала, что мне не стоит этого делать. Но как я могла удержаться? Ответ на этот вопрос был так ясен, что мне захотелось вновь погрузиться в неведение. Его взгляд был устремлено на Оливию. У меня было такое чувство, будто он сбросил меня с крыши самого высокого небоскреба. Я была разбита. Вдребезги. Он был лжецом. Он был вором. Мне хотелось рухнуть на пол прямо здесь и сейчас и признать свое поражение. Умереть и умереть снова. Умереть и забрать Оливию с собой. Умереть.
Я открыла рот, чтобы заорать на нее. Осыпать ее всеми оскорблениями и ругательными словами, которые я выучила за двадцать девять лет моей жизни. Они вертелись на кончике моего языка, готовые обрушиться на нее. Мне хотелось выплеснуть мое шампанское ей в лицо и выцарапать ей глаза. Пока Калеб не сочтет, что она так обезображена, что он больше никогда не захочет смотреть на нее так, как смотрит теперь.
И тут она сделала ошеломительную вещь. Она поставила свой бокал на стол, и ее запястье так тряслось, будто этот бокал представлял собой неподъемную тяжесть. Затем опустила голову, так что ее подбородок коснулся груди, и ушла.
Я сделала вдох – глубокий, удовлетворенный – и подошла к Калебу.
Мой. Он был мой. И точка.
Глава 31
Настоящее
Закончив телефонный разговор с Калебом, я начинаю раскачиваться взад и вперед. Что же со мной не так? Почему я готова была целовать пятки своему отцу после всех этих лет, когда он в упор меня не замечал? Это было жалкое зрелище. Я ненавижу себя за это и все же знаю, что делала бы то же самое и сейчас, если бы он был жив. И этот младенец – она моя единственная семья, а я делаю все, чтобы держаться от нее подальше. А ведь она не сделала ничего плохого. Что же я за человек, если отталкиваю своего собственного ребенка?
Каким образом изюм в шоколаде мог настолько прочистить мне мозги? Нет, это не изюм в шоколаде – я это знаю. Дело не в нем, а в том, что сказал мне Сэм – что я постоянно отдаю свою верность не тем людям. А ведь единственный человек, действительно достойный ее, это маленькая девочка, которую я вырастила в своем теле. И все же я не могу найти в себе правильные чувства к ней. Я открываю свой компьютер и вбиваю в поисковую строку слова «послеродовая депрессия». И читаю про ее симптомы, кивая. Да, должно быть, дело именно в этом. Не могу же я быть таким плохим человеком. Мне надо начать принимать лекарства. Со мной что-то очень не так.
Утром Калеб привозит моего ребенка обратно ко мне. Я прижимаю ее к груди и нюхаю ее головку. Он повязал на ее рыжих волосиках маленький розовый бантик. Я смотрю на ее клетчатое платьице и устремляю на него сердитый взгляд.
– С какой стати ты вырядил ее, как Мэри Поппинс? – кисло говорю я. Он ставит на пол ее сумку для подгузников и автолюльку и поворачивается, чтобы уйти.
– Калеб! – кричу я ему вслед. – Останься. Пообедай с нами.
– У меня дела, Леа. – Он видит разочарование на моем лице и добавляет намного мягче: – Возможно, как-нибудь в другой раз, как тебе такое?
У меня такое чувство, будто кто-то ударил меня по лицу. Это не из-за того, что он отказался от моего предложения пообедать вместе, а из-за этого «как тебе такое?» в конце его предложения. Это выражение пробуждает во мне мучительное воспоминание. Я думаю о Кортни и том, как она ездила на лето в Европу. О том, как, вернувшись, она разговаривала так, будто родилась англичанкой.
Давай махнем завтра в торговый центр, как тебе такое?
Ты самая плохая сестра на свете, как тебе такое?
Я и впрямь самая плохая сестра на свете. Кортни, которая всегда заступалась за меня перед моими родителями, напоминая им, что я существую… куда подевалась моя верность Кортни? Я не навещала ее с тех самых пор, как…
Я закрываю входную дверь ногой и отношу Эстеллу в ее детскую. И снимаю с нее платье в духе Мэри Поппинс. Она гукает и бьет ножками, будто радуясь, что избавилась от него.
– Да-а, – воркую я. – Если ты позволишь твоему папе выбирать тебе одежду в средней школе, то у тебя не будет друзей.
Она улыбается.
– Сэм! Сэм! – истошно ору я. И слышу его тяжелые шаги, когда он взбегает по лестнице.
– Что? – задыхаясь, говорит он. – Она дышит?
– Она улыбнулась! – Я хлопаю в ладоши.
Он смотрит на нее.
– Да, она улыбается уже какое-то время.
– Но мне она улыбнулась впервые, – возражаю я.
Он смотрит на меня так, будто у меня появилась еще одна голова.
– Ничего себе, – говорит он. – Ничего себе. У тебя выросло сердце, и все, что для этого потребовалось – это семь коробок изюма в шоколаде.
Я краснею.
– Как ты об этом узнал?
– Ну, во-первых, сегодня утром я вынес мусор. А во-вторых, эти конфеты были рассыпаны по полу.
Я долго молчу, одевая Эстеллу во что-то более модное. Это все равно что одевать осьминога, потому что ее ручки и ножки все время двигаются. Я подумываю о том, чтобы сказать Сэму, что это его слова немного встряхнули меня, но в конце концов решаю ничего ему не говорить. Вместо этого я говорю ему о Кортни.
– Сэм, у меня есть сестра.
Он вскидывает одну бровь.
– Класс. У меня тоже…
– Перестань, Сэм. Для меня это очень серьезное дело. – Он делает мне знак продолжать.
Я причесываю щеткой волосики Эстеллы.
– Я
