— Откуда вы знаете, что она каждый день ходит на мессу?
Брунетти удивлялся своему спокойствию и отстраненности, словно бы он смотрел на этот спор с безоблачных высот, где хранятся ключи от всех земных тайн.
— Потому что мне позвонили ее врач и ее духовный наставник.
— Что они вам сказали?
— Врач — что это нервное расстройство, причиненное продолжительной печалью после смерти отца.
— А ее «духовный наставник», как вы его называете?
— А как бы вы его называли — по-другому, Брунетти? Или он часть вашего зловещего сценария, который вы тут сочиняете?
— Так что он сказал?
— Что согласен с выводами врача. А потом признался мне: не удивится, узнав, что ей мерещились монахини, это и привело к нападению в больнице.
— И, полагаю, когда вы спросили, почему он так считает, он ответил, что не имеет права поведать вам, как добрался до этой информации?
Комиссар чувствовал себя все дальше от этой беседы, от двоих людей, участвовавших в ней…
— Откуда вы знаете, комиссар?
— Ах, вице-квесторе, — Брунетти встал и погрозил пальцем Патте, — вы ведь не думаете, что я нарушу тайну исповеди, а?
Не дожидаясь ответа Патты, Брунетти вышел из кабинета.
Когда он открыл дверь, от нее тут же шарахнулась синьорина Элеттра, он и ей погрозил тем же перстом, но сразу улыбнулся:
— Вы не подадите мне плащ, синьорина?
— Конечно, Dottore. — Сняла его со стула и подала.
Когда плащ лег ему на плечи, Брунетти поблагодарил ее и пошел к лестнице. Вдруг в дверном проеме, как ангел из облака, материализовался Вьянелло.
— Бонсуан привел лодку, синьор.
Позднее Брунетти помнил: вот он начинает спускаться рядом с Вьянелло, тот ведет его под руку — здоровую. Вот он спрашивает сержанта, думал ли он когда-нибудь, как было бы хорошо, если бы они могли летать летать вверх-вниз по лестницам квестуры… Потом память об этом дне канула в вечность вместе со всеми пропавшими часами жизни сестры Иммаколаты.
Глава 23
Нагноение раны Брунетти позднее приписали волокнам из твидового пиджака, которые были недостаточно тщательно удалены при санитарной обработке. Конечно, это сказали не в Оспедале-Чивиле: тамошний хирург утверждал, что нагноение вызвано обычным штаммом стафилококка и бывает почти при каждом серьезном ранении. Но Джованни Гримани, друг Брунетти, позже рассказал ему, что в результате головы полетели во всей «Скорой помощи», а хирург-ординатор переведен на кухню. Гримани не признал, по крайней мере открыто, что хирург виноват — торопился во время операции, но тон его позволил Брунетти и Паоле прийти к такому выводу. Все это, однако, замалчивалось, пока воспаление не сделалось столь серьезным, а поведение Брунетти — таким странным, что его отвезли обратно в больницу.
Благодаря щедрости, которую его тесть проявлял к больнице Джустиниани, бредящего комиссара поместили в это заведение, где ему отвели отдельную палату и где весь штат — как только понял, чей это родственник, — оказался сугубо внимательным и предупредительным. В первые дни, пока Брунетти был в полубессознательном состоянии, а врачи подбирали подходящий антибиотик, ему ничего не говорили о причине заражения. Когда лекарство наконец нашли и инфекцию взяли под контроль, он уже сам не выказывал интереса к тому, кто виноват, — какая разница?
Во время пребывания в больнице, по крайней мере в минуты просветления, Брунетти твердил, что глупо держать его здесь, в тот день, когда из руки у него вынули дренаж и рану признали чистой, он потребовал освобождения. Паола помогла ему одеться — на улице так тепло, что свитер не понадобится, ну а пиджак — накинуть на плечи — принесла.
Когда ослабевший Брунетти и сияющая Паола вышли в коридор, там их ждал Вьянелло.
— Доброе утро, синьора! — сказал он Паоле.
— Доброе утро, Вьянелло! Как хорошо, что вы пришли!
Брунетти улыбнулся ее деланному удивлению — напрасные старания изобразить, будто это совпадение. Он был уверен, что она заранее договорилась с Вьянелло и что у бокового выхода стоит полицейская лодка Бонсуана с заведенным мотором.
— Вы очень хорошо выглядите, синьор! — так приветствовал его Вьянелло.
— Спасибо, Вьянелло, — поблагодарил он.
Когда одевался, был удивлен — как свободны ему брюки. Очевидно, лихорадка сожгла добрую часть веса, который набрал за зиму, а отсутствие аппетита довершило дело.
Паола пошла по коридору, а Брунетти повернулся к Вьянелло и спросил:
— Где они?
Объяснения сержанту не понадобились.
— Нету. Обеих.
— Куда делись?
— Синьорину Лерини забрали в частную клинику.
— Куда?
— В Рим. По крайней мере нам так сказали.
— Проверяли?
— Синьорина Элеттра подтверждает это. — И прежде чем Брунетти успел спросить, уточнил: — Это организовал орден Святого Креста.
Каким именем воспользоваться в следующем вопросе, он не сразу решил, но наконец спросил:
— А Мария Теста?
Проголосовал этим именем за решение, которое, он надеялся, она приняла.
— Она исчезла.
— Как это — исчезла?
— Гвидо, — Паола вернулась к ним, — не может ли это подождать?
Повернулась и двинулась по коридору к боковому выходу из больницы и ожидающей полицейской лодке. Брунетти последовал за ней. Вьянелло шел с ним в ногу.
— Расскажите мне, — попросил Брунетти.
— Мы держали там охрану первые несколько дней после того, как вы попали сюда.
Брунетти перебил:
— Кто-нибудь пытался ее посетить?
— Тот священник, но я ему — приказано к ней никого не допускать. Он пошел к Патте.
— И что?
— Патта денек поувиливал, а потом заявил, что мы должны спросить ее, хочет ли повидать священника.
— И что она?
— А я ее так и не спросил. Но передал Патте, что она сказала — не хочет его видеть.
— И что потом случилось?
Но тут они дошли до выхода из больницы. Паола стояла снаружи, придерживая дверь, и, когда он ступил за порог, провозгласила:
— Добро пожаловать в весну, Гвидо!
Так оно и было. За десять дней, которые он провел в помещении, весна волшебно продвинулась и завоевала город. Воздух мягкий, все растет, брачные крики птиц наполняют небо… Из решетки на кирпичной стене у канала пробивается желтая россыпь форзиции. А вон и Бонсуан — стоит у руля полицейского катера, притянутого к ступеням, что ведут к каналу. Рулевой приветствовал их кивком и тем, в чем Брунетти заподозрил улыбку.
