Брунетти не ответил.
— У вас два дня на сборы.
— А если я решу не ехать?
Такой тон позволяют себе те, кто обладает сильным моральным превосходством. Брунетти не отреагировал, и он повторил вопрос:
— Что если я не уеду?
— Тогда родители этих девочек получат анонимные письма, в которых будет сообщено, где вы. И что вы сделали.
Шок Беневенто очевиден, как и страх — такой внезапный и ощутимый, что он даже не удержался от вопроса:
— Что они будут делать?
— Если вам повезет, обратятся в полицию.
— Что значит — если повезет?
— Именно то, что я сказал. Если вам повезет.
Позволил повиснуть между ними долгому молчанию, потом заговорил:
— Серафина Реато повесилась в прошлом году. Почти год пыталась найти кого-нибудь, кто ей бы поверил, но никто не поверил. Она написала, что делает это, потому что ей никто не верит. Теперь поверили.
Глаза Беневенто на миг широко раскрылись, а рот сжался в куриную гузку. И конверт, и письмо полетели на пол, но он не заметил.
— Кто вы? — спросил он.
— У вас два дня, — был ответ Брунетти.
Он перешагнул через две бумажки, лежавшие забытыми на полу, и пошел к двери. У него ныли руки — держал сжатые кулаки. Он не посмотрел на Беневенто, выходя. И дверью не хлопнул.
Выйдя из дома, свернул в узкую улочку — первую же, которая должна привести его на Большой канал. В конце, где дорогу ему преградила вода, остановился и стал смотреть на здания напротив. Немного вправо — палаццо, где некоторое время жил лорд Байрон, а в следующем жила первая подружка Брунетти. Проплывали лодки, унося с собой день и его мысли.
Он не чувствовал радости от этой дешевой победы. Этот жалкий человек, его несчастная, ущербная жизни, не вызывали в нем ничего, кроме печали. Священник остановлен, по крайней мере на то время, на которое у графа Орацио хватит власти и связей, чтобы держать его на острове. Брунетти подумал о предупреждении, которое получил от другого священника, и о власти и связях, которые стоят за этой угрозой.
Вдруг рядом — со всплеском, обдавшим брызгами его ботинки, — приводнилась пара черноголовых чаек. Они ссорились, ухватившись клювами за кусок хлеба, и тянули его, все время противно вскрикивая. Потом одна заглотала кусок — обе успокоились и мирно закачались на волнах.
Брунетти простоял там с четверть часа, пока руки не пришли в нормальное состояние. Засунул их в карманы пиджака и, помахав чайкам, пошел домой.
