со дна человека. Теперь я еще более ясно видел в нем того, с кем жизнь непрерывно сталкивала меня раз за разом, того, с кем я обрел невиданное сходство – а нынче и унаследовал всю его жизнь.
Но вот он сделал шаг, направляясь в сторону берега. Лица этого «человека» я не видел – возможно, его и не существовало, – но определенно выше плеч на толстой шее сидела округлая голова. Плечи, широкие и тоже толстые, мучительно вздергивались и опускались, как будто существо не вполне понимало, как следует ими управлять. Огромные руки свисали почти до колен. Вода стекала с него, издавая оглушительный шум, и движения давались ему с огромным трудом. Создавалось такое впечатление, что река, опомнившись, хватала его за ноги и пыталась удержать на месте, превращая течение и волны в нечто вроде веревки, – но все же ему удалось шагнуть в сторону берега.
Влага стекала на песок и траву, подобралась под мои ноги. Я ощущал ее странное тепло – температура оказалась значительно выше, чем можно было ожидать от подводного создания.
Второй шаг дался чудовищу еще труднее. И снова потоки жидкости хлынули наземь. Внезапно он замер, повернул голову и уставился прямо на меня. Теперь я отчетливо мог разглядеть, что на округлом темном лице подводного создания отсутствуют глаза, нос или рот, и тем не менее повторюсь: я был совершенно уверен в том, что существо это меня видит. Необъяснимая глубина моего внутреннего взора поневоле отзывалась на этот неестественный «взгляд», он словно втягивал в себя тот образ, что предстал пред ним, и ледяной ужас охватил меня и заставил замереть: мне вдруг почудилось, что это странное безликое создание, состоящее из мириад крошечных слепленных между собой «домиков» для обреченного на погибель потомства трехиглых колюшек, начало обретать явственные человеческие черты – слишком знакомые мне черты! Я словно бы отдавал ему собственную внешность, при том теряя ее сам. Неотразимая сила вынуждала меня каким-то образом перетекать в абсолютно чуждое человеку, необъяснимое существование, которое не может быть даже названо жизнью.
Несколько мгновений – мне они показались вечностью – мы не сводили друг с друга взгляда.
Затем раздался еще более оглушительный грохот, и существо повалилось наземь, залив горячей влагой весь берег на несколько метров вокруг. Оно превратилось в огромный комок тины, в груду спутанных водорослей, увядавших прямо на глазах.
Над старым порогом
Записки о прожитом (окончание)
Одиночество обрушилось на меня внезапно – я даже не успел понять, как это произошло. Разумеется, я продолжал оставаться состоятельным человеком, в своем роде даже известным городским жителем. Со мной здоровались в магазинах и в церкви, мимо которой я прохаживался, но заходить в которую не имел ни малейшего намерения. Старичок-юрист, оформивший мои наследственные права, при виде меня наивежливейше приподнимал шляпу; я отвечал ему тем же самым, но на том все и заканчивалось. Продавцы в магазинах безмолвно выдавали мне товар и – не сомневаюсь! – шептались у меня за спиной. Почему он опять купил что-то из рыболовных снастей? Намерен ловить рыбу? Кто-нибудь видел, как он ловит рыбу? О, миссис Янг, у вас имеются какие-то соображения на сей счет? Помилуйте, какие у меня могут быть соображения, я просто проходила мимо, и вот что я вам скажу, почтенные: несчастный он человек, сомнительный и несчастный! Моя душа, конечно, рвется помочь ему в чем-нибудь, но разум этого делать категорически не советует! О, преподобный Галбрейт, доброго вам дня, а ваше мнение каково? Во имя всех святых, о чем вы говорите! Иная душа проклята от рождения, и прикосновение к ней – даже если нет дурных намерений ни с той, ни с другой стороны – приносит одни лишь несчастья как самому страдальцу, так и благодетелю.
После такого заявления все принимались качать головами и твердить: «Какие мудрые слова! Какое глубокое знание жизни!»
А ведь до сих пор мое присутствие никому не принесло ничего дурного… И вместе с тем во мне росло потаенное чувство, которое подсказывало мне совершенно те же мысли: общение со мной может оказаться опасным. Так что мы с соседями вежливо сторонились друг друга и лишь прикасались к шляпам, проходя каждый своей дорогой и держась на расстоянии не менее пяти шагов.
Я собирался ехать к океану. Рыболовная снасть служила своего рода прикрытием этой поездки. Пусть мои соседи решат, что я отправляюсь на рыбалку. Не придется бормотать что-то бессвязное для объяснений. Естественно, никто не станет задавать мне вопросов, но я прямо так и видел, как иду по улице, направляясь к железнодорожной остановке, и меня провожают любопытствующими, несколько даже недовольными глазами. И уж наверняка найдется кто-нибудь, кто решится вызнать подробности моих планов. Я надеялся, что удочка в руке поможет мне объяснить происходящее и отделаться быстрыми, достоверными ответами. В моей душе, душе человека, до сих пор не забывшего себя в детском возрасте, неизбежно проснется острое желание объяснить свой поступок, оправдаться; и вот я начну неловко бормотать: мол, отправляюсь на рыбалку, внезапно возник интерес, знаете ли, к разнообразию морской фауны – и все такое… «Удивительно, – изречет какая-нибудь миссис Янг, – ведь до сих пор вас это совершенно не занимало… Обычно рыбалка не так уж и популярна в нашем городе, знаете ли… Гхм, гхм… Некоторые утверждают, что это деревня, но для нас это город, мистер Эллингтон…» На это я отвечу, что моя фамилия Этвуд, или отвечу, что для меня наш городок тоже не деревня, ведь мои предки стоят у его основания, или отвечу, что спешу на поезд, или отвечу, что интерес появился внезапно – надо же чем-то интересоваться…
И вот я шагал и мысленно вел все эти диалоги с людьми, безмолвно провожавшими меня взором, но ни один не подошел ко мне и не высказал никакого мнения. Что ж, так даже легче.
Я сидел, прижав висок к замутненному от давней пыли окну быстро бежавшего поезда. Странное чувство охватывало меня: как будто не оставалось у меня здесь родины, не было ни собственного дома, ни родни, ни предков; не имелось у меня и прошлого – точнее, оно, это прошлое, утрачивало значимость и с каждым новым стуком колес все более и более превращалось в ничто, в дуновение краткого эпизода, который не содержал в себе ни малейшего смысла.
Вместе с тем я, разумеется, отлично отдавал себе отчет в том, что я – не кто иной, как Артур Филлипс Этвуд, владелец пятикомнатного дома в городке под названием Саут-Этчесон, потомок самого старинного и наиболее почтенного в этом городке семейства… И однако же это обстоятельство представляло собой лишь малую часть куда более значимого факта, постичь всю глубину которого я был не в состоянии.
Единственное, в чем я был уверен, – так это в том, что поступаю правильно. Я обязан ехать туда – к океану, мне жизненно необходимо выйти на берег и ждать…
Чего ждать? Что там есть, кроме волн, приносящих на своей вершине начавшие загнивать обрывки водорослей?
Поезд остановился, несколько человек вышли и несколько вошли; один уселся напротив меня и принялся ерзать, устраиваясь поудобнее. Несколько раз он по случайности толкнул меня ногой, рассеянно извинился, попытался читать какую-то мятую брошюру, но плюнул, сложил ее пополам и засунул в карман. После этого он уставился на меня веселым и любопытствующим взглядом.
– Удочка? – произнес он вместо «здравствуйте».
Поезд снова двинулся с места. За окном понеслись все те же унылые пейзажи: невысокие, одинаковые кубы жилых строений, сероватые деревья с редкой листвой, как бы искусанной ветрами. Я с трудом отвел взгляд от окна и устремил его на нового соседа.
Рослый, толстый, неловкого сложения, он приветливо улыбался и явно ждал, что я вступлю с ним в разговор.
Я сказал, что купил удочку в своем городе, но рыболовством никогда толком не занимался и слабо представляю себе, что это такое.
– Оно и видно, – сказал мой сосед деловитым тоном. – На море ведь совсем другая рыба, чем на реке, да и всякие рыболовецкие хитрости выглядят там совершенно иначе. Вам бы, знаете, стоило поговорить для начала с местными рыболовами… А куда вы направляетесь?
Я назвал город Бостон – там поезд делал последнюю остановку, но определенно мне не хотелось останавливаться в большом городе. Я неистово жаждал близости океана – и в какой-то миг меня охватило какое-то острое нежелание скрывать свои чувства от незнакомого человека, подбирать «аккуратные» слова для того, чтобы в обтекаемой фразе выразить тайные, непостижимые желания, охватывающие меня внезапными и сильными ударами: так волна,
