— Случается, я задаю этот вопрос просто так, — признал Медина, — но в вашем случае я действительно хотел бы знать.
— Ну, раз так… м-м-м… мне нравится путешествовать, отправляться в страны, где я никогда прежде не бывала. Начинать с искусства и архитектуры, а затем переходить на что-нибудь конкретное — ездить автостопом, заниматься скалолазаньем и так далее. Ваш черед.
— Но вы еще не кончили. А каждый день?
Кейт вздохнула.
— Последний личный вопрос. Даю слово.
— Ну хорошо. Мне нравится новейшая поп-музыка. Ну и кантри, когда я в настроении. Хм… Люблю слегка под мухой смотреть боевики, предпочтительнее те, в которых герой все время стаскиваете себя рубашку, и еще у меня есть легкая зависимость от шоколада. И, понимаете, иногда мне просто требуется доза. Ну, не совсем, как сидящим на игле, а больше как в начале апреля бухгалтеру требуется его калькулятор. Он дико необходим, но не думаю, что, не получив его добром, я прибегну к насилию. Вам достаточно?
Медина с улыбкой кивнул.
— Готовы для новостей по вашему делу?
— Более чем.
— Хорошо. Один мой коллега занялся звонками и электронной почтой Кота, то есть Саймона Тревор-Джонса, за последние две недели — ему и от него, — поскольку он не мог не контактировать каким-либо способом с человеком, которого мы ищем. Пусть опосредованно.
Кейт замолчала. И отхлебнула амаретто.
— Я исключила всех, кого нам удалось опознать. Пока мой коллега не сумел проследить один номер, но когда он определит, чей он…
— Мы, возможно, найдем, кого ищем.
— Будем надеяться. Возможно, Тревор-Джонс и Нефритовый Дракон встречались только лично или Тревор-Джонс использовал агента и встречался только с ним, а это значит, что мне скорее всего придется вновь взяться за «Анатомию Тайн». Теперь все? — спросила она с притворной досадой.
— Пока нет. У меня есть еще один вопрос… — Увидев выражение на лице Кейт, он добавил: — Чисто по делу.
— Ну?
— Тогда в «Пьере» вы сказали кое-что крайне любопытное, и я все время собирался спросить вас об этом. Вы упомянули то, над чем работали, когда покинули колледж, — что в эпоху Возрождения было более опасно узнавать: государственные тайны или Божьи. Я знаю, вы ушли до того, как написали диссертацию, но ответ к тому времени вы уже нашли?
— Скорее только отправную точку, — сказала Кейт, — кое-какие предварительные идеи.
— А именно?
— Все зависело от того, как использовались тайные знания, искали их ради них самих или же ради власти. А если ради власти, то кому это угрожало и как.
Заметив, что Медина ждет продолжения, Кейт спросила:
— Вас правда это интересует?
— Угу, — ответил он, словно удивившись ее вопросу.
— Ну, в общем, я ограничивалась сопоставлением государства и Бога. Политическими и военными секретами, с одной стороны, и открытиями в натурфилософии, которую мы называем «наукой», — с другой. В любом случае с военной и политической частью дело обстоит довольно просто. В сущности, люди никогда не пытались овладевать такими секретами только ради них самих, речь всегда шла о деньгах и власти. Как и теперь, шпион времен Возрождения, подобравшийся к сведениям о военных замыслах, мог быть убит. То же самое, если он раздобывал информацию, компрометирующую кого-то в его правительстве или где-то еще, — сказала Кейт, проводя по горлу ребром ладони. — С научными открытиями дело обстоит сложнее, — продолжала она.
Тут к их столику подошла молоденькая официантка. Черно-белый костюм, жемчужные клипсы в ушах, минимальный макияж, волосы, стянутые в аккуратный узел на затылке.
— Еще что-нибудь выпить?
Медина кивнул.
— Мне еще один сапфир с тоником, а даме…
— «Бейли» со льдом. Благодарю вас.
Едва официантка отошла, Медина снова повернулся к Кейт:
— Так о науке. По вашим словам…
— За знания того рода, которые ищут ради них самих, вам ничего не угрожало. Возьмите Коперника, его теорию, что центром вселенной было Солнце. Бытует мнение, будто она потрясала основы Католической Церкви, что из-за нее люди погибали! Да ничего подобного. Его никто не преследовал, церковники даже покровительствовали его розыскам.
— Неужели?
— Угу, — сказала Кейт и повернулась поблагодарить официантку, поставившую перед ними бокалы. — Видите ли, Коперник меньше всего хотел бросать вызов каким бы то ни было церковным властям, будь то католическим или протестантским. Он был просто влюблен в идею познать истину о движении «небесных сфер», как он их называл. А он умел обращаться с цифрами и знал, что аристотелевская вселенная с Землей в центре никак с математикой не уживается. И это жутко его раздражало, будто гвоздь в сапоге.
Медина улыбнулся.
— Он опубликовал свой трактат о вселенной в тысяча пятьсот сорок третьем году, и, хотя это полностью противоречило Святому Писанию, религиозные деятели следующие пятьдесят лет даже глазом не моргнули, — продолжала Кейт. — Собственно говоря, Папе его идея понравилась, и он хотел использовать ее математическую сторону для исправления календаря. А протестантские ученые мужи — те немногие, которые разбирались в астрономии, — они признали, что, говоря математически, Коперник отшвырнул Аристотеля на обочину, и с радостью использовали его теории, игнорируя их теологическую подоплеку. Как ни странно это звучит, но они нашли способ приобщиться к новой астрономии, не применив ее к физическому миру.
— А как же арест Галилея? — сказал Медина, хмурясь. — И разве кого-то не казнили за то, что он болтал про все это? Ну, та площадь в Риме…
— …где Джордано Бруно сожгли на костре в тысяча шестисотом году, — закончила Кейт. — Вы правы. Но в том-то и суть. Галилей и Бруно не просто упивались идеями, изнывая от восторга перед вселенской истиной. Они использовали астрономию Коперника, чтобы наступить на ногу важным особам. И вот тогда поднялась буча.
— Каким образом?
— Ну, поначалу Галилей пользовался покровительством высокопоставленных католических церковников, даже Пап, но когда он, по сути, попытался втолковать им, как по-новому интерпретировать Святое Писание — и это в разгар войны с протестантизмом за раздел территорий! — они почуяли опасность, разъярились, и Галилей был арестован. А Бруно, так называемый безумный служитель Солнца, — он считал иудаизм и христианство извращениями древних истин и использовал астрономию Коперника для символизирования своих реформаторских идей. Он призывал глав разных государств поддержать его новую религиозную доктрину, убеждая их, что, подобно Солнцу во вселенной, центр мира — они, а не Папа.
— И Папа вызвал расстрельный взвод?
— Вот именно. Бытует мнение, будто развитие астрономии вызвало массированное столкновение между наукой и религией в начале новой эры, однако на самом деле вызвала его не астрономия. Суть заключалась в политике, а также в подрыве власти кем-то и чьей-то… Вы еще не уснули?
