наших глазах поиметь львицу, еще не знавшую самца! Вот это я придумал! А? Каково?
Фурий аплодировал сам себе, прищелкивая языком и подмигивая Катону, чье лицо было покрыто бисеринками холодного пота.
– Ты воистину бог… – успела прошептать Валия, прежде чем сознание окончательно не покинуло ее разум, и кувшин не свалился под ноги, забрызгав водой крашеные под бронзу мягкие полусапожки императора.
Глава 37. В золотой клетке
Валия
Я очнулась уже по дороге на Палатин, но нарочно не показывала вида, что мне полегчало. После бряцания оружия и криков толпы изящные носилки с опущенным пологом казались крохотным островком покоя. Хотелось еще долгое время притворятся овощем, чтобы меня, не приведи Меркурий, не вернули обратно в ложу досматривать чудовищное представление.
Но вот мы вступили в роскошный атриум – внутренний двор императорского дворца. Перед моими глазами проплывали колонны из тибуртинского мрамора и греческие статуи, а под ногами носильщиков оказалась уже не шероховатая пыльная мостовая, а гладкий мозаичный пол, до блеска натертый усердными рабами.
Почему же меня несут в личные покои Фурия? Я бы согласилась даже на мрачную обитель покойной Марциллы… Решив прояснить ситуацию, я приподнялась на локте, давая знак, что дальше могу идти сама. Один из сопровождавших меня стражников передал распоряжение цезаря смотрителю Афесу, и тот с поклоном повел меня в таблинум Фурия.
– Приказано разместить тебя здесь, госпожа.
Сердце сжалось от дурного предчувствия. Кровожадный тиран ни за что не простит мне недавнюю выходку на трибуне. Одними стихами теперь не отделаться. Спасти может только чудо. Или невероятная смена настроения Фурия, но стоит ли на это уповать. Все равно, участь моя предопределена богами. Буду фаталисткой, раз уж не в силах на что-то влиять.
Я рассеянно опустилась на мягкую софу и утвердила ступни на подставочку из слоновой кости. Две рабыни тотчас разули меня и омыли ноги розовой водой, после чего занялись лицом и руками. Афес суетился рядом, приводя в еще большее недоумение. Никогда прежде он со мной так не носился.
– Не угодно ли тебе посетить ванну или сначала госпожа желает поужинать?
– Я хочу воды и ничего более.
На золотом подносе мне с поклоном преподнесли халцедоновый кубок до краев полный чистейшей родниковой воды. Что за неуместные почести? Или перед казнью Фурий желает оказать мне особую милость, а потом велит задушить в личном кабинете. Готова в это поверить.
Посреди таблинума на столе из тенарского мрамора с бронзовой отделкой по краям возвышались три золотых канделябра работы искусных греческих мастеров, дорогие картины украшали стены, этрусские вазы и изысканная коллекция статуэток манили взор, а мои голые ноги ступали по великолепным александрийским коврам.
Кроме того два больших книжных шкафа из красного дерева едва не сгибались под тяжестью множества томов по риторике, философии, юриспруденции. Неужели Фурий все это прочитал и осмыслил – и Эпикура и Сенеку… Похоже, труды великих мыслителей и гуманистов пошли не впрок.
Длинный эбеновый стол был завален кипой бумаг и рукописей, рядом с чернильницей лежало серебряное стило для письма. А поверх «Медеи» Овидия я узнала черновики новой поэмы цезаря. Да-да, я разбираю латынь и вижу, что в уголке стоит мое имя.
Фурий не раз говорил, что посвящает свои стихи мне – Валие из чужой, далекой страны, куда не добраться воинственным римским легионам. Разве только отрядам их потомков времен диктатора Муссолини в составе бронированной немецко-фашистской орды. Причудливы твои повороты – история!
Сейчас Германия лишь «варварская» провинция Рима, но придет время и германский полководец Аларих поведет свои войска на Грецию, потом возьмет Рим и опустошит всю Италию. Во время осады Рима сенаторы попробуют откупиться и устрашить врагов многочисленностью населения города, готового встать на его защиту. Что же ответит Аларих гордым римлянам в белых пурпурнополосатых тогах?
– Чем гуще трава, тем лучше косить.
Хорошо помню из лекций, что германский вождь тогда получил колоссальный выкуп: всех рабов, две тысячи килограммов золота, множество шелковых туник и кусков шерстяной одежды, окрашенной в разные цвета.
– Что же останется самим римлянам? – грустно спросили сенаторы, разводя холеными руками.
– Жизнь, – кратко ответит Аларих.
И, может быть, в этот момент над его островерхим шлемом поднимется грозная тень кузнеца Гримунда, замученного на арене под свист и вопли обезумевшей от крови толпы:
Verbera! – Секи!..
Iugula! – Добей!..
Ure! – Жги!..
Говорят, цезарь помиловал херуска Грани. Почему-то я рада этой новости. И Квадрантус остался жив, хотя не мог уйти с поля боя сам, его унесли прислужники. О Борате лучше не вспоминать. Слишком больно. Я, кажется, разум потеряла, если вздумала угрожать цезарю при виде того, как на преторианца прыгают волки…
Но благодаря хитрому вмешательству Катона инцидент удалось замять. Главное, Борат остался жив. Почему-то для меня это важно. Если Фурий ни в асс не ставит своего преданного солдата, то что уж говорить обо мне. Я и вовсе пыль под его котурнами.
Точно знаю, что самые отъявленные археологи полжизни бы отдали, чтобы лично осмотреть убранство императорского дворца в Древнем Риме первого века нашей эры, собственной рукой прикоснуться к бронзовой жаровне в виде военной крепости или к амулету-подвеске, изображавшей сразу три эрегированных фаллоса, обвитых золотыми цепочками со вставками из агата.
А мне придется заплатить за такую возможность еще более высокую цену. Но события последних дней несколько притупили чувства самосохранения. На арене только за несколько часов погибло около сотни взрослых крепких мужчин, там мог остаться и Борат.
Они все – дети своего жестокого времени и принимали судьбу достойно. Так стоит ли мне хныкать и тосковать, даже если я не доживу до рассвета? Рим не заметит «великой» потери.
– Афес, приготовь ванну и лучшие одежды. И вели украшения принести. И разные краски для лица… и гребни и ленты… Пусть обо мне хорошо позаботятся служанки, я желаю достойно встретить божественного императора, когда он вернется сюда.
После омовения мне помогли одеть тунику из тончайшего сирийского льна цвета морской волны, волосы мои искусным образом уложили вокруг головы и скрепили серебряным обручем с россыпью изумрудов. Ожерелье из крупного жемчуга семь раз обернуло шею, но я не обращала внимание на непривычную тяжесть.
Если некоему ягненку суждено сегодня взойти на алтарь божественной ярости, то пусть это будет самый нарядный
