черные клобуки и ковуи, а также небольшая владимирская дружина. Русичи совместными силами осадили Галич, в коем остался не очень-то и большой гарнизон во главе с королевским дуксом — и еще до прихода подкрепления взяли город штурмом. Благо, что галичане провели ратников царя подземным ходом, скрытом от угров — и те, перебив охрану ворот, впустили рать Даниила Романовича в град. Причем одновременно с тем горожане подняли восстание против мадьяр…
А Волынь отбивать и не пришлось: Василько Романович с горсткой дружинников сумел организовать оборону оставленному ему града, вооружив из княжеского арсенала всех горожан, имеющий боевой опыт. Прочие же ополченцы вооружились охотничьим оружием и плотницкими топорами — и, выведя всех боеспособных мужей на стены, Василько сумел отразить первый штурм угров… Впрочем, это был скорее пробный наскок — и Бела Четвертому определенно хватило бы сил на решительный штурм! Да только к вящему неудовольствию венгерского короля, под стены Волыни явилась рать Сандомирского князя Болеслава Стыдливого — храброго и славного рыцаря… Василько успел отправить к ляхам гонца с просьбой о помощи — взамен уступок спорных земель. И Болеслав явился на его зов — пусть и не вступил с ходу в бой с втрое превосходящими его дружину венграми…
Но и Бела Арпад, не желающий большой войны с поляками, вместо решающей битвы начал переговоры, предлагая Болеславу еще больший кусок Волынской земли. Лях, к его чести, какое-то время всерьез колебался между данным словом и безусловной выгодой…
Но прежде, чем Сандомирский князь сделал бы окончательный выбор, венгерское войско внезапно атаковала небольшая, всего тысячная рать Александра Невского, также получившегося призыв Василько о помощи!
Впрочем, разбить угров с такими силами победитель свеев, литовцев и татар и не пытался — но внезапной ночной атакой царский племянник прорвал кольцо осады и вошел в град вместе с дружиной, разом увеличив боеспособность гарнизона. После этой постыдной неудачи Бела все же уговорил Болеслава уйти, пообещав взамен приличный кусок княжеских земель, и предпринял еще два решительных штурма — которые, однако, были отбиты воями Александра Ярославича.
После чего король был вынужден оставить попытки захватить Волынь из-за недовольных долгой осадой и большими потерями ишпанов… Помощи куман он так и не дождался — после победы над монголами старый хан Котян, также раненый в бою случайной стрелой, вскоре преставился. А новый хан, разом позабыв про все обещания отца, вернулся в Венгрию за своим народом — чтобы увести его в отбитые у врага степи… Про католическое крещение половцы также благополучно забыли — и что важно, никто из ишпанов не посмел встать у них на пути.
…Правда о гибели орды Батыя дошла до Каракорума уже весной — черной вестью от немногих выживших и добравшихся до столицы нукеров, осмелившихся явится на глаза великого кагана. Но тяжело болеющий Угэдэй, узнав о гибели обоих сыновей-участников западного похода, уже не успел собрать в кулак тумены, воюющие в Индии и Корее… Смерть пришла за ним раньше положенного срока, ибо отцовское горе подточило силы больного тела кагана! А вслед за его смертью началась борьба за власть — и по итогам ее месть орусутам отложилась уцелевшими чингизидами на неопределенный срок…
Эпилог
Огонь… Огонь полыхает за моей спиной — жуткий в своем масштабе, всепоглощающий, испепеляющий. Даже здесь, на стене, я чувствую невыносимый жар разбушевавшейся стихии, поглотившей целые кварталы деревянных домов, деревянные же церквушки, княжеский терем — и истребившей все живое, попавшее в гигантскую пламенную ловушку… А когда я узнал охваченный огнем город, мне стало трудно дышать — ибо на моих глазах погибает Пронск.
Из состояния оцепенения меня вывел близкий, непонятный шелест чего-то тяжелого, что пролетело совсем рядом с его головой — волосы на макушке обдало сжатым воздухом! Невольно проводив взглядом округлый снаряд, от которого явственно пахнуло чем-то смутно знакомым, я увидел, как тот врезался в землю за стеной — и растекся густой, пламенной лужей.
«Нефть» — как-то отстраненно подумалось мне…
А потом я понял, что видел эту картину уже очень давно, как кажется, в прошлой жизни… В следующую же секунду в сознание потоком хлынули воспоминания, словно прорвавшая плотину речная вода — и я в ужасе затряс головой: если я умер там, в кибитке монгольского обоза, то что тогда я делаю здесь, на стене гибнущего града?! Неужели я попал в ад — и для меня он будет именно таким?
— Нет, это не ад. Это воспоминание… Мое воспоминание.
От внезапно раздавшегося за правым плечом голоса я аж подпрыгнул на месте — а стремительно развернувшись к его источнику, в изумление замер: передо мной стоял «я». Точнее тот «я», кем я был последние два года, порубежник Егор из Ельца — молодой, улыбающийся мне воин с еще небольшой, курчавой русой бородкой, серо-зелеными, смеющимися глазами, облаченный в простую кольчугу и шелом.
У меня внезапно пересохло в горле. И только пару секунд спустя я разлепил губы, выдав первый, наивный вопрос:
— А что тогда? На рай непохоже вроде…
«Егор» усмехнулся:
— Нет, и не рай тоже, слава Богу!
— Тогда что? Где я нахожусь?!
Мой собеседник немного грустно улыбнулся:
— Находишься ты в палате для тяжелых в областной больнице, подключенный к аппарату новейшей военно-медицинской разработки, стимулирующей работу мозгу. Ты в коме — но уже скоро аппарат тебя из нее выведет, и ты вернешься к своим родителям.
В первый момент я едва не подпрыгнул от радости при упоминании о родителях и о том, что я, как оказалось, выжил при столкновении с грузовиком. Но в следующий же миг страшная догадка словно придавила меня к земле:
— Подожди… А что с нашествием Батыя?! Что с Пронском, Рязанью, Владимиром?! Что с Микулой, Ростиславой, нашими князьями?!
Егор ответил как-то буднично — хотя за напускным равнодушием было легко разобрать подлинную тоску молодого воина:
— Они все погибли. Все, кроме Ростиславы.
Мое сердце забилось в сильном волнение, но прежде, чем я задал уточняющий вопрос, мой собеседник продолжил:
— У князя Всеволода Пронского не было дочери.
А теперь сердце пропустило удар.
— То есть… Ты хочешь сказать… Что все то, что я сделал во время Батыева нашествия — все это мне просто ПРИВИДЕЛОСЬ?!
Елецкий порубежник внимательно, строго посмотрел мне в глаза:
— История не терпит сослагательного наклонения, Георгий, и прошлое невозможно изменить… Для современников татаро-монгольского вторжения оно было настоящим — в том числе тем настоящим, что они сами определили, создали своими поступками, своим выбором. Своими добродетелями — и своими грехами…
