рыцарей королевского «знамени» и всадников Угрина Калочского рассекла монгольскую «змею», отделив ее «голову»… Вскоре, впрочем, агаряне начали обходить отважно рубящихся венгров с обоих крыльев, издали засыпая крестоносцев стрелами. Тут бы их история и кончилась — но не на столь и большую татарскую орду уже налетели с обеих сторон тысячи куманов, атакующих сразу несколькими крупными отрядами! Среди них также устремились в битву и секеи, и валахи, приданные войску Котяна королем Белой Арпадом…
Заметив нового врага, вынужденно замедлившиеся монголы, уже связанные боем с рыцарями, смело устремились навстречу половцам. Они не боялись кипчаков — ведь на их стороне был опыт побед, стойкость и дисциплина, позволившие выиграть бесчисленное множество сражений у куманов… Не имеющих четкой организации и, зачастую, единого командования! И ранее кипчаки никогда не выдерживали тяжелого боя грудь в грудь, сопряженного с большими потерями, неизменно показывая монголам спину…
Но на сей раз завоеватели недооценили боевой дух воинов Котяна, убедившихся в том, что враг заметно уступает им числом… Кроме того, у чингизидов не осталось главной ударной силы — тяжелой конницы ханской гвардии-тургаудов и наиболее славных, богатых батыров-хошучи. А ведь именно бронированные всадники не раз становилась залогом побед Субэдэя, Джэбэ и иных темников Чингис-хана… Зато у Котяна в этот раз нашлась и тяжелая, и средняя конница, отсутствующая ныне у агарян!
Осыпая друг друга частыми залпами стрел, монголы и кипчаки сошлись в конной сшибке — и в первые мгновения бой шел на равных, даже с некоторым преимуществом завоевателей! Но численное превосходство половцев и их твердая уверенность в победе вскоре начали клонить чашу весов боя в сторону бывших хозяев великой степи… Возможно, впервые за всю десятилетнюю войну в Дешт-и-Кипчак они поверили, что наверняка сумеют победить! А потому не дрогнули, не отступили, несмотря на потери, несмотря на то, что враги сражались с отчаянным мужеством и упорством — словно понимая, что именно сегодня решается судьба всего кипчакского народа…
А вот когда дрогнули уже сами монголы, почуявшие, что половцы не отступят, в тыл их колонны — там, где располагалась ставка ларкашкаки — ударила тысяча русичей! Растерявшийся из-за внезапного нападения сильного врага, потерявший самообладание и способность трезво мыслить Батый так и не рискнул идти на прорыв с горсткой нукеров — а ведь летом этот рывок спас его жизнь…Но теперь враг, как показалось хану, атаковал со всех сторон (что, впрочем, было правдой!) — и тогда Бату приказал оставшимся подле него нукерам возвести из телег защитное кольцо. Ларкашкаки понадеялся, что хотя бы часть тумена сумеет отступить в это укрепление, пусть и за хлипкой стеной которого монголы уже наверняка отобьются от всех атак врага. А после, ночью можно будет попробовать и прорваться — по крайней мере, верные монгольские нукеры наверняка смогут расчистить путь горстке ханских ближников! А там уж ищи свищи кочевника в бескрайней, просторной степи…
Отдав требуемые распоряжения, немного пришедший в себя Батый, охваченный к тому же страшной яростью, приказал доставить ему орусута, обманувшего его россказнями о своих видениях — и готовящемся отравлении! Но отправленный за пленником и его стражей туаджи вернулся с черной вестью: все нукеры охраны перебиты, умер от полученных в схватке с ними ран и русич, сказавшийся провидцем…
Оставшиеся с Батыем нукеры так и не успели закончить строить кольцо телег вокруг его ставки, когда внутрь укрепления, в одночасье ставшего ловушкой, ворвались витязи порубежной стражи посульской линии — и уцелевшие после монгольской резни черниговские ковуи! Последние, завидев ханский бунчук, прорвались к обреченному ларкашкаки, не считаясь с потерями, ступая по собственным телам и телам ханских телохранителей, дравшихся до самого конца…
В последний мгновения своей жизни Батый стоял — стоял прямо, не сдвигаясь с места, под бунчуком своего великого деда… В тот же миг, когда гибли уже последние нукеры его охраны, когда до озверевших орусутов, чьи глаза горели неистовым огнем и жаждой мщения, осталась всего пара шагов, ларкашкаки западного похода оголил черный меч индийской стали — и твердой рукой вонзил его в собственный живот. Пример орусута, умершего в борьбе, вдохновил и его — Бату-хан решился встретить смерть достойно, но уже по своему. Не как православный воин, положивший жизнь за други своя — а убив себя, чтобы никто из русичей не мог гордиться тем, что сразил внука Чингис-хана…
Тем самым обрекая свою душу на вечные страдания.
Впрочем, разве мог быть другой исход по итогам его жизни?
Так пал ларкашкаки западного похода — но в этот день нашли свой конец и прочие чингизиды. Так, оставшийся подле двоюродного брата Байдар пытался спастись, скинув с себя ханскую броню и спрятавшись под телегами. Там его и добили, даже не признав в очередном монголе внука «потрясителя вселенной»… Шибан истек кровью с пронзенным кипчакской стрелой горлом, Гаюка при попытке сбежать сбросил конь, а после затоптали лошади его же нукеров… Бучека зарубили в неравной схватке венгерские секеи — а Мунке подняли на копья прорвавшиеся к чингизиду рыцари архиепископа Калочи.
Так нашли свой конец все до единого потомки Чингис-хана, отправившиеся в поход к «последнему морю»!
Спустя три седьмицы до рубежей Владимирского царства дошла радостная весть об окончательном разгроме поганых агарян в степи. Но в небольшом тереме, срубленном для княжны Пронской Ростиславы и ее сына Всеволода, коему князь Юрий Ингваревич отдал небольшой порубежный град Елец на кормление, сия радостная весть была смешена с горечью утраты. Все слезы выплакала молодая вдова — и потерявшая сына мать, плакал вслед за мамой и бабушкой крошечный Всеволод…
И только дядька молодого княжича, сотник Микула держался, пусть и тер красные глаза. Для молодой княжны, успевшей сделать лишь малый глоток любви во время страшного нашествия татар, у него были единственные слова утешения: Егор сделал все, чтобы защитить ее и сына — он, по сути, их всех и спас… И то, что после молодого витязя осталась не только память, но и живое воплощение в вечности, его сын, чью жизнь и жизнь любимой, и жизнь матери он разменял на собственную — то Божий дар для всей его семьи.
Но в душе Микула скорбел больше всех их — скорбел от того, что не было его подле друга в последнем бою Егора…
Спустя еще пять месяцев, уже по завершению зимы, к занятому венграми Галичу подошла царская рать базилевса Юрия Всеволодовича — во главе с поправившимся от ран Даниилом Романовичем, принесшим свою присягу. В рать сию вошли и черниговские, и переяславльские, и киевские ратники,
