– Туман настолько гадкий нынче утром, – говорила Прия, – что я нисколечко не удивлюсь, если из него вдруг появятся демоны, как в пыльной пустыне.
– В пустыне откуда ни возьмись перед тобой может вырасти Вердор Эрль с пистолетом и плеткой, – дернула бровью Берела. – Здесь у нас другие безумцы, погляди!
И впрямь, из тумана к зданию доходного дома приближалась фигура высокого, широкоплечего человека. Господин шел медленно, явно стараясь не шататься, чтобы не казаться пьяным, но этим он лишь себя выдавал. Волосы у него были спутаны, одежда, когда-то дорогая и сшитая на заказ, пришла в такое неприглядное состояние, что было удивительно, как господина до сих пор не сцапал патруль за бродяжничество.
– Эдта! – крикнул он. – Эдта, побери тебя мрак всемирный!
– Развод выдался тяжелым, – пробормотала Берела, наблюдая за мужчиной.
Где-то под ними растворилось окно, и голос Эдты Андецы прокричал:
– Зачем ты пришел? Убирайся отсюда!
– Без объяснения причин! – продолжал орать мужчина. – Вот зачем тебе нужен был статус почетной гражданки! Без причин – и все!
Они продолжали переругиваться, а Прия с Берелой, посмотрев друг на друга, без слов решили, что туман перестал им нравиться. Они спустились на этаж, где жила Эдта Андеца, и Прия отчетливо постучала ей в дверь.
– Открыто, – сказала чиновница, отвернувшись от окна в комнату. Увидев, кто вошел, она с облегчением охнула: – Как хорошо, что здесь вы! Берела, ведь ты умеешь кодировать почтовых тварей?
Берела кивнула и сказала, что у нее даже есть гигантская ящерица для этих дел. Мужчина продолжал кричать что-то, а Эдта диктовала Прии записку, пока Берела несла свою ящерицу. Запихивая записку в капсулу, Берела принялась нащелкивать твари адрес, что диктовала ей Эдта: Зеленый Циркуляр, радиус Тысячи залпов, особняк Листров.
– Как хорошо, что это здесь неподалеку, – пробормотала Берела, выпуская ящерицу, которая с проворством охранного кота припустила прочь.
– Куда ты пропала, Эдта?! – не унимался господин. – Вернись, чтобы я хотя бы тебя видел!
Вздохнув, Андеца повернулась обратно к окну. Это могло бы быть смешным и достойным сплетен, но Прия с Берелой потом клялись друг другу, что в жизни не видели ничего менее забавного и более жалкого. Чуть не плача, Эдта говорила ему, чтобы он уходил, шел обратно к своим пациентам, а от нее отстал, злобный он кусок тьмы.
– Какой еще тьмы? Какая во мне тьма? Я бы сказал, что ты душой повредилась, но как специалист по данным вопросам заявляю, что ты просто всемирная дура! – ответил ей мужчина.
Эдта не выдержала и разрыдалась в рукав. Бывший муж внизу уговаривал ее спуститься, чтобы он хотя бы подержал ее за руки, хотя бы посмотрел на нее поближе, а Андеца высоким от плача голосом снова и снова велела ему убираться и оставить ее в покое.
Послышались цокот копыт и звук приближающегося экипажа. Берела вытянула шею, чтобы видеть, кто приехал. Из кабины вышла наспех одетая женщина, жилистая и гибкая, а с ней был молодой человек, явно родственник, судя по внешнему сходству. Женщина что-то тихо говорила бывшему мужу Андецы, а юноша настойчиво взял его под локоть, и хоть он был ниже нечёсаного господина, но был, судя по выправке, то ли военный, то ли полицейский, а мужчина был слаб, пьян и несчастен. Юноше удалось затолкнуть его в экипаж, а женщина напоследок обернулась и кивнула стоящей у окна Эдте. Та сделала благодарный жест ладонью ей в ответ. Экипаж уехал, и Эдта повернулась к ним со все еще заплаканным, но уже очень серьезным лицом.
– Я надеюсь, это не появится ни в газетах, ни даже в разговорах за папиросой, – сказала она своим прежним голосом, в котором появились нотки всемирной угрозы.
– Мы не думали… – начала Прия, но Андеца ее перебила:
– Это выходит не нарочно, особенно у журналисток с глашатаями. Такова уж ваша натура, что вам не положено держать язык за зубами. Но уверяю – если поползут новые сплетни, я отгрызу кому-нибудь лицо, – и при этих ее словах дамам пера абсолютно точно послышалась угроза, и словно что-то острое и неосязаемое коснулось их лиц, желая отгрызть носы и щеки. – Мне кажется, вы понимаете меня, по меньшей мере, вы надо мной не смеетесь.
– С чего бы нам… – глухо проговорила Берела, но и ее перебили:
– Я очень рекомендую вам не спешить так рано в Циркуляр Артистов на работу. Я очень прошу вас опоздать.
– Это странно…
– Я понимаю, как это звучит, действительно странно. Но вы мне помогли, позвольте помочь и вам.
* * *
Его тащили под руки двое полицейских, Циркуляр Артистов мелькал перед глазами одним сплошным серым пятном. Вокруг ничего не горело, а, наоборот, шел дождь, наяривая противными мелкими каплями. Дитра втолкнули в закрытый экипаж для нарушителей и повезли куда-то, судя по всему, в досудебную тюрьму.
Его закрыли в одиночке, как почетного гражданина, совершившего особо тяжкое нарушение. Но в этом временном узоре никто не считал его почетным гражданином, он вообще здесь не рождался. Настоящее безвременье начиналось здесь, на полу одиночной камеры. Долгие часы он бился об дверь, криком вопрошая, почему его сюда посадили и что он сделал. Ему молча через маленькое окошко грохнули миску с мучнистым варевом из перетертых корневищ, но он не хотел есть.
– Ну хоть слово! – орал Дитр невидимому охраннику. – Что я сделал? Почему я здесь?
– Ты издеваешься? – проговорил возмущенный голос из-за двери. – Снести половину площади без динамита – и спрашивать, чего он такого сделал?!
Дитр без сил грохнулся на пол и принялся дрожать. Где-то внутри него ликовала тень Ребуса.
Он не знал, сколько времени он провел в камере, прежде чем дверь открылась и к нему зашла женщина во врачебной рубахе. То, что это женщина, он узнал по шагам, а кисточки от врачебной рубахи он увидел лишь краем глаза.
Врач ощупала его голову своими ловкими руками и чуть надавила на закрытые веки. Дитр чувствовал, как ее сущность аккуратно вторгается в его боль, изучая и разнюхивая. Где-то из коридора заговорил мужской голос:
– Как следователь по делу о разрушениях на площади я буду выступать Обвинителем, и что бы ваша компашка там ни лоббировала, никакого врачебного разбирательства…
– Ну что вы такое говорите?! – возмутился женский голос рядом с Дитром. – По-вашему, это здоровый человек? По-вашему, это он все разнес?
– Двадцать три свидетеля…
– Ваши двадцать три свидетеля клянутся, что видели темнейшее и непонятнейшее дерьмо всемирного порядка. Если б не его бледная кожа, я бы подумала, что он подцепил в пустыне какую-то одержимость. Но я думаю, что всему виной душевная болезнь, которой нет названия. Пока что. Пока мы ее не изучили.
– Ах, вы хотите его препарировать…
– Изучить. Вы хотите повесить интереснейший экземпляр. Нет, клянусь, я задействую все свои связи, чтобы он оказался у меня на столе, а не у вас в петле.
