буквально поволокли в сторону недалекой кедровой чащи.
– Это вы куда? – раздался голос сзади. – А ну-ка, постойте! Эге!.. Да они убегают! Братцы, тревога! Тревога! У нас чужие!
Крик был настолько испуганный и громкий, что из приземистого помещения, толпясь и отталкивая друг друга, стали выскакивать люди. Кто-то – одетый, кто-то – полуодетый, у некоторых в руках угадывались ружья. Никто, впрочем, не стрелял, потому что никто не мог понять, что же творится. Вместо выстрелов зазвучали испуганные голоса:
– Что случилось?
– Кто кричал?
– Зачем?
– Почему?
– Кто это там бежит?
– Эй, а ну-ка стойте!
– Братцы, да это, кажись, наши командиры! А кто это с ними?
Четкую и внятную картину в серой полутьме разглядеть было сложно, и это могло быть для спецназовцев спасением. Пока испуганная толпа разберется, что к чему, бойцы вместе с пленниками успеют укрыться за кедрами. А из укрытия воевать куда как сподручнее.
Все, наверно, так и получилось бы, не будь внутри заимки диверсионного отряда. В отличие от самостийного войска диверсанты оценили обстановку почти мгновенно. Застрекотали короткие автоматные очереди, в сторону спецназовцев с визгом полетели пули. Мигом опомнившееся самостийное войско тоже бабахнуло из своих ружей.
В бойца спецназа попасть не так-то просто – он обучен уклоняться от пуль. А вот Остап Луцик, дядько Григорий и дядько Павло этого не умели. А может, когда-то и умели, да только со временем растеряли такое свое умение.
– Падай на землю! – заорал Дубко.
Но упасть на снег успел лишь Остап Луцик. Дядько Григорий и дядько Павло тоже упали, но по другой причине – в них угодили пули. Выяснять, живы ли они или только ранены, было некогда. Диверсанты пошли на приступ, и атаковали они по всем правилам. Их намерение было очевидно: они пытались отрезать четырех спецназовцев от чащобы, за стволами которой Дубко, Соловей, Рябов и Терко могли надежно укрыться.
– Лепим снеговика! – скомандовал Дубко.
Конечно же, это были не просто какие-то бессмысленные слова, это была специальная команда. Это, по сути, была тактика спецназовского боя с превосходящими силами противника. Катаясь по снегу, как колобки, скрываясь за сугробами и выныривая из-за них, спецназовцы таким образом оказывались в самых неожиданных для противника местах и поражали их оттуда метким огнем. Могли и ножом, если по какой-то причине стрелять не было возможности. Или даже голыми руками. Вот это и называлось «лепить снеговика».
Дубко подкатился к Остапу Луцику и одним взмахом ножа перерезал ремни на его руках.
– Дядя, ползи за кедры! – приказал он. – Мигом! Жди нас там и не поднимай головы! А то ведь убьют – и не посмотрят, кто ты такой: свой или чужой!
Дубко ничуть не опасался, что Остап Луцик скроется. Куда ему было деваться? Бежать в тайгу себе на погибель? Пробираться на заимку навстречу пулям? Ну так и это тоже была верная смерть. В самом деле: кто сейчас будет разбираться, свой он или чужой? Так что схоронится Остап Луцик за кедрами и, хочет он того или нет, дождется своей справедливой законной участи.
Оставался еще Крук. Он лежал, уткнувшись лицом в снег, и не шевелился.
– Алло, дядя! – Дубко потряс его за плечо. – Ты жив или как?
Крук был жив, и это было хорошо. Потому что от живого иноземного шпиона толку намного больше, чем от мертвого. Живой шпион – это источник ценной информации. Плохо в данном случае было то, что с Круком надо было что-то делать. Он не Остап Луцик и добровольно в плен не пойдет. От Крука можно было ожидать любой пакости. Дубко думал недолго. Он велел Круку подняться – но не в полный рост, а на четвереньки, – после чего приказал прислониться к стволу одинокого дерева и привязал его ремнями к этому дереву.
– Посиди и подумай над своей неправильной жизнью! – велел Дубко Круку. – Скоро мы к тебе вернемся…
Бой между тем разгорался. От самостийного войска толку в этом бою было немного. Селяне испуганно сгрудились у заимки, некоторые укрылись внутри здания, другие упали на снег, стараясь уберечься от шальных пуль. Чужие спецназовцы же наседали, и делали они это по всем правилам спецназовского искусства. Они пытались отрезать четырех советских бойцов от спасительного кедрача и прижать их к оврагу, который находился слева от заимки. Это был глубокий, доверху занесенный снегом овраг, преодолеть который под огнем противника было невозможно. В этом овраге можно было лишь увязнуть и погибнуть.
– Лепим снеговика! – еще раз скомандовал Дубко. – К оврагу не приближаемся!
«Лепка снеговика», судя по всему, оказалась для чужеземных диверсантов неожиданностью – такого боевого приема они не знали. А потому и не знали, что им делать в данном случае. Действительно, что тут можно поделать, когда противник то ныряет в сугробы, то появляется из них в самых неожиданных местах, действуя при этом врассыпную и не приближаясь к погибельному оврагу? Да еще и ведет прицельный беззвучный огонь? А ведь что такое беззвучная стрельба? Это самое опасное, что только может быть. От громкого выстрела можно уклониться, стрелка можно засечь и выстрелить по нему ответно, а попробуй засеки беззвучный огонь! И попробуй уклонись от беззвучной пули! Особенно когда неизвестно, с какой именно стороны она в тебя летит…
Именно это и сбивало диверсантов с толку и лишало их уверенности. Да и страшило, потому что часть из них уже вышла из строя, неподвижно распластавшись на покрытом ледяной коркой снегу. Но они были профессионалами, их по-прежнему было больше, и у них были в запасе свои собственные козыри. И потому им удалось-таки отрезать четырех советских бойцов от спасительного кедрача. Вернее сказать, почти удалось, потому что один из диверсантов вдруг будто бы натолкнулся на невидимую преграду, которая швырнула его на снег. Затем на такую же преграду натолкнулся и другой диверсант. Остальные шарахнулись от кедрача, упали на землю и поползли в сторону заимки, пытаясь укрыться за ее стенами.
Из кедрача кто-то по ним стрелял! Стрелял из беззвучного оружия, стрелял метко, а это означало, что стрелок – это командир советской спецназовской группы Богданов! Как говорится, собственной персоной! Больше было некому! Точно, это был он, потому что вскоре из кедровой чащобы раздался крик филина и хлопанье птичьих крыльев. Это был условный знак, означавший «я здесь, я свой, я пришел к вам на помощь».
Оставшиеся в живых диверсанты укрылись за стенами заимки – они признали свое поражение. Теперь ни Дубко, ни остальным бойцам никто не мешал добраться до недалеких кедров, что они и сделали, – конечно, ползком,
