толкнул дверь: — До скорого!
4
Хлопоты Озиридова не пропали даром: ротмистр Леонтович сдержал слово, данное им на вечеринке у сердечной подруги смотрителя Томского тюремного замка милейшего господина Житинского. Все бумаги, связанные с сопротивлением чинам полиции, перекочевали из дела Высича в личный сейф ротмистра, в котором он держал не самые нужные, но и вовсе не лишние бумаги. Как он сам говорил, посмеиваясь, с прицелом на будущее.
Житинский сам сообщил Высичу о том, что, как только вскроется Обь, первым же пароходом его отправят к месту отбывания ссылки, но не в Нарым. К удивлению смотрителя тюрьмы, заключенный, как ни странно, особого энтузиазма при этом сообщении не выказал.
Ждать ледохода…
Даже Яшка Комарин, даже Анисим Белов, которым весной предстояло этапом отправляться в Александровский централ, не понимали, чего это Высич не радуется этакому повороту судьбы? По их мнению, за стрельбу из револьвера по стражникам можно было схлопотать дополнительно несколько лет каторжных работ. А тут всё, как в сказке!
Дни серые, как халат арестанта…
Однажды утром, уже в мае, надзиратель, приоткрыв дверь, выкликнул имя Высича:
— С вещами!
Неторопливо уложив нехитрые арестантские пожитки, Высич обнял Анисима Белова. Смущаясь, Анисим сунул ему в руку только что вырезанную из дерева ложку, шепнул:
— Пригодится…
А растроганный Комарин проговорил:
— Вот кому скажу, что с графом на одних нарах дрых, не поверят ведь! В жисть не поверят! — И, порывисто облапив Высича, быстро отвернулся, чтобы никто не увидел его вдруг повлажневших глаз.
На пароходе Высич познакомился с тремя омскими эсдеками, сосланными в деревню Большая Панова Кетской волости. Молодые, запальчивые, они по каждому слову бросались в спор, будто самих себя старались в чем-то убедить. Они и рассказали Высичу о съезде в Лондоне, о разделении партии на большевиков и меньшевиков, о программе, принятой на съезде. Один из них, Крамольников-Пригорный, расставаясь, сообщил Высичу адрес своей томской квартиры и улыбнулся многозначительно:
— Надеюсь, скоро свидимся?
Высич также многозначительно улыбнулся:
— Надеюсь… У меня и зимней одежонки нет…
Нарым встретил Высича неприветливо.
На раскисшую землю подол снег, отовсюду несло сыростью. Прямо у трапа Высича встретил зябко кутающийся в башлык стражник и тут же отвел к становому приставу. В 1904 году политические ссыльные в Нарыме были еще в диковинку, и пристав старался побеседовать с каждым. Доброе слово никогда не пойдет во вред, считал он и, как истинный патриот своего, пусть и похожего больше на село, города, считал своей обязанностью разъяснить заблудшим «политикам», что проживает в Нарыме полторы тысячи человек, имеются две церкви, городское училище, церковно-приходская школа, казначейство, городская управа, почтовое отделение, магазины купцов Родюковых, Завадского, есть винная лавка, хлебозапасный магазин для снабжения инородцев, а также местная достопримечательность — полуразвалившийся собор восемнадцатого века. Упомянув о наличии каталажки, пристав переходил к разъяснению некоторых параграфов «Положения о полицейском надзоре», касающихся жизни политических ссыльных.
Высич морщился, но терпеливо слушал. Он и без того знал, что ему воспрещается: всякая педагогическая деятельность, чтение публичных лекций, участие в публичных сценических представлениях и вообще всякого рода публичная деятельность. Запрещалось содержание типографий, литографий, библиотек для чтения и служба при них в качестве приказчиков, конторщиков, смотрителей или рабочих; торговля книгами и всеми произведениями и принадлежностями тиснения. В любое время у него могли провести обыск.
Пристав говорил долго, ровным, почти дружелюбным голосом и, словно предупреждая от роковой ошибки, закончил:
— Особо, Валерий Владимирович, обращаю ваше внимание на то, что всяческие самовольные отлучки недопустимы!
Выйдя из полицейского управления, Высич направился на поиски жилья. Он шел по одной из двух тянущихся с севера на юг грязных улиц, застроенных двухэтажными деревянными домами. Сдавать комнату «политику» никто не хотел. Высич уже стал посмеиваться, представляя, как вернется в полицию и попросится там переночевать, когда вдруг в самом конце улицы, неподалеку от болотистой речушки, крестьянин, отказывая ему, посоветовал заглянуть в соседний дом, куда, как он выразился, «пушшают любого-кажного».
В крытом жердями дворе Высич быстро сговорился с хозяином — бородатым здоровым мужиком средних лет, даже выдал ему три рубля задатка и, наконец, поднялся по лестнице на второй этаж в отведенную ему горницу.
А через полчаса в дверь постучали.
Невысокий сутуловатый мужчина с нездоровым румянцем на щеках представился:
— Неустроев. А звать Феодосием…
До поздней ночи они просидели за самоваром. Жил Неустроев в соседней комнате, а в Нарыме уже второй год, как сослали его за распространение прокламаций на заводе, где он работал лекальщиком.
Общность судеб и интересов, общее житье и общие заботы быстро сдружили Высича и Неустроева. Однажды в июльский день, прогуливаясь по берегу Кетской протоки, Высич спросил задумчиво:
— А что, Феодосий, не приобрести ли нам лодчонку?
Неустроев непонимающе посмотрел на него. Высич рассмеялся:
— Что ж нам, на рыбалку поехать нельзя?
— На рыбалку можно, — усмехнулся Неустроев, понимая, о чем думает приятель.
Уже вечером они встретились у магазина со старым селькупом, называвшим себя для простоты Иваном, поскольку настоящее имя его выговорить было просто невозможно. Разговор не оказался долгим, и на другое утро старик-селькуп терпеливо смолил короткую трубочку, сидя на завалинке дома и ожидая, когда проснется «политика».
— Моя лодка пригнала, — приветливо улыбнулся он, увидев Высича. И, получив деньги, мелко и довольно закивал: — Таперя моя пороха купит, охоту пойдет.
Лодка оказалась достаточно вместительным, но слишком уж вертким обласком. В коварности своего приобретения Высич убедился чуть ли не сразу. Стоило ему сделать попытку грести чуть побыстрее, как обласок перевернулся, накрыв его с головой. Впрочем, холодное купание совсем не остудило Высича.
Вскоре на берег спустился Неустроев. То вдвоем, то поодиночке старались они укротить обласок и к обеду совершенно выбились из сил. Устраиваясь на травке, Высич заметил Неустроеву, лоб которого густо покрывала испарина:
— Ты бы поберег себя…
— От чахотки не убережешься.
— На кумыс бы тебе…
Неустроев усмехнулся:
— Вот уйдем из Нарыма, устрою себе кумыс.
— Тише, — остановил его Высич, поднимая голову
Сверху на берег, тяжело дыша, спускался становой пристав.
Мясистое лицо его разгорелось, усы вызывающе торчали:
— Чем это тут изволят заниматься господа ссыльные?
Высич поднялся, отряхнул брюки, с улыбкой развел руками:
— Физическими упражнениями. По примеру, так сказать, британских спортсменов. Гребля, как ничто, способствует укреплению мышц, развивает дыхание.
Пристав глубокомысленно прищурился, но никакого параграфа, запрещающего ссыльным кататься на лодках, не припомнил. На всякий случай он погрозил пальцем:
— Без отлучек, господа! Без отлучек.
Высич приподнял плечи, показывая этим жестом всю вздорность подобного предположения, а Неустроев закашлялся:
— С моим-то здоровьем?.. Ах, господин пристав…
Становой еще раз подозрительно оглядел ссыльных. Не
