дело очень серьезное, драгоценное время было упущено. Армада наших пушечных тачанок вынеслась из-за опушки леса под хоровой свирепый марш «Ты лети с дороги, птица…» и стремительным галопом ворвалась на позиции осаждающих. Загремели десятки, сотни пушечных выстрелов, серые клубы порохового дыма заволокли поле боя. Картечь, казалось, была всюду, и ее пронзительный зловещий свист мог нагнать ужас даже на самого отчаянного смельчака. В клочья рвалась людская и лошадиная плоть, кровь текла ручьями. А если добавить шелест крыльев гусар, тоже надвигавшихся неумолимой стальной лавиной…
Надо отдать казакам должное: хотя исход сражения был уже ясен, они все же не сдавались, упирались из последних сил, отчаянно пытаясь отбить натиск Вишневецкого. Но когда в Збаражском замке ликующе запели трубы, звонко забили литавры, а воины региментариев лавиной хлынули в битву, ударив им в тыл, людей Хмельницкого охватила паника. Они бросились бежать, давя друг друга. Туда, куда вел инстинкт: подальше от разразившегося ада – то есть в южную сторону. Прямо на проволочные заграждения и «пулеметы». А сзади в них продолжала лететь картечь. Бой превратился в бойню, ужасную и отвратительную. Кто-то, конечно, смог прорваться и спастись, но таких было очень немного… Вот что огорчало по-настоящему – улизнул Ислам-Гирей. Проскочил-таки меж пальцев. За ним гнались, но больно уж хороший конь был у повелителя Крыма… Ладно, надеюсь, полученный урок он запомнит надолго.
Вскоре все было кончено. О той огромной силе, которой еще утром располагал Хмельницкий, теперь напоминал лишь небольшой, наспех укрепленный лагерь, устроенный на месте какого-то крохотного села к югу от Збаража. С трех сторон его огородили сцепленными казачьими возами, образовав нечто вроде неправильной ломаной линии. А с тыльной стороны укрытием служил участок вала, насыпанного казаками в начале осады для безопасного приближения к передовой линии обороны. В лагере укрылся сам Хмельницкий, уцелевшие полковники и остатки его войска, среди которых было немало раненых.
Последний оплот мятежников поспешно укреплялся. Мы видели, как за линией возов казаки насыпают вал, дополняя его частоколом… Но это уже по принципу «перед смертью не надышишься». Всем было ясно, что их положение безнадежное. В принципе, князь мог немедленно бросить войско на штурм, и ценою не таких уж больших потерь все обороняющиеся были бы уничтожены или пленены. Или просто-напросто обложить со всех сторон и посмотреть, надолго ли хватит их выдержки… Да еще в такую адскую жарищу. Правда, где село – там и колодец, поэтому жажда им, скорее всего, не угрожает. Но хватит ли в единственном колодце воды для такой оравы?! И это еще не считая лошадей!
Честное слово, наилучшим выходом для Хмельницкого в такой ситуации было бы пустить пулю в висок. Раз надежды на спасение нет, а при попытке прорыва могут взять в плен и подвергнуть чудовищным пыткам и унижениям… (Он же не знал, что у нас на него совершенно другие планы!)
Князь, обменявшись приветствиями с Конецпольским, Лянцкоронским и Фирлеем, рассказал им о своих чрезвычайных полномочиях, поздравил с благополучным завершением осады, похвалил за стойкость и мужество, а затем поспешно отбыл, сославшись на сильную усталость, и приказал разбить лагерь подальше от поля боя, чтобы не страдать от невыносимого смрада. На такой жаре трупы начнут разлагаться с чудовищной скоростью… Пленные казаки и татары, страдальчески морщась и бранясь, поспешно начали рыть глубокие траншеи и сталкивать туда «своих» убитых. Правда, крымчаки попробовали было заартачиться, заявив, что у них на исторической родине такую грязную и тяжелую работу поручают лишь невольникам и женщинам. Но после того, как двум самым шумным крикунам отсекли головы, а еще нескольких выпороли, до татар сразу дошло, что любой честный труд почетен.
Немногочисленные же тела поляков забрали «похоронные команды» из Збаража, чтобы с почетом предать земле после поминальной службы.
* * *
– До твоей княжьей мосьци просится перебежчик. Клянется, что имеет важные сведения! – доложил дежурный ротмистр, зайдя в палатку.
Мы с Вишневецким переглянулись.
– Он назвал себя? – спросил я.
– Нет, ясновельможный пане! Твердил лишь, что должен сказать нечто важное князю.
– Ха! Крысы начали покидать тонущий корабль, – усмехнулся Иеремия. – Что же, ничего удивительного! Только он опоздал, никаких сведений мне не нужно, я и так все знаю.
– Может, все-таки выслушать его? Всякое бывает… – пожал я плечами. – Мы же ничем не рискуем.
– Право, не вижу смысла. Но из уважения к пану первому советнику – согласен. Обыскать и ввести зрадника! – распорядился Вишневецкий.
Вскоре полог широко распахнулся, два дюжих жолнера втащили под руки перебежчика. Его бледное узкое лицо с аккуратно подстриженными усиками взмокло от пота, глаза лихорадочно метались по сторонам. Увидев Иеремию, он в первое мгновение зажмурился от страха, потом буквально возопил:
– Ясновельможный княже, славный рыцарь Речи Посполитой, ее свет и надежда! К стопам твоим припадаю, моля о милосердии! Улучив удобный момент, поспешил покинуть самозванца и зрадника Хмельницкого, чтобы принести твоей милости важные известия. Жизнью рисковал, ведь если бы меня перехватили, то…
– Замолчи, собака, и отвечай на мои вопросы! Кто таков? Как тебя зовут? – перебил его Вишневецкий, нахмурившись. Глаза князя гневно вспыхнули, тонкие губы плотно сжались.
– Ш-шляхт-тич Ив-ван В-выгов-вский… – Кое-как взяв себя в руки и уняв зубовное клацанье, перебежчик заговорил уже разборчиво: – Сражался против зрадников под началом Стефана Потоцкого у Желтых Вод. Мою лошадь убили, при падении я ударился головой и в бессознательном состоянии попал в плен. Был вынужден пойти на службу к злодею Хмельницкому, под угрозой лютой смерти. Езус свидетель, не брал в руки оружия, не стрелял по воинам Речи Посполитой! Только писал бумаги… Литосци, ясновельможный! Я отслужу!
– Иван Выговский! Генеральный писарь! Правая рука Хмельницкого! – многозначительно усмехнулся я, уставившись на мерзавца своим «фирменным» взглядом, под которым он задрожал.
«Редкостная мразь, иуда и двурушник. Сколько горя причинил своему народу, сколько умов отравил ядом лицемерия и предательства! Но теперь не будет никакой Гадячской унии, уж об этом я позабочусь!»
– О, персона значимая, я погляжу! – ехидно протянул князь. – Значит, только писал бумаги… И что же важное хочет передать мне достославный пан Иудский… пшепрашем, Выговский? – Голос Иеремии буквально сочился убийственным презрением.
В близко посаженных глазах предателя мелькнул ужас, но ответил он достаточно твердо:
– Ясновельможному князю нет нужды жертвовать своими людьми, чтобы раздавить остатки зрадников. Их можно просто взять измором в краткое время. Пороху, ядер и пуль у них более чем достаточно, а вот воды совсем мало. И взять ее неоткуда: колодец пересох, на дне только грязь. Несколько дней, самое большее неделя – и они
