в заведение для душевнобольных, где – не спросив моего согласия – меня накачали таким количеством успокоительного, что я заснул как убитый. Но прежде, чем потерять сознание, я успел понять, что тот шум, тот ветер в голых кронах, исходящий из глубины, был криком души. Последнее, что я запомнил перед тем, как наступила тьма, – это невероятная, окончательная уверенность: никогда больше я не хотел слышать этот звук, звук истекающей из меня жизни под вопли моей собственной души.
По этой причине я послушно принимал все таблетки, предлагаемые мне врачами. Лекарства держали меня в состоянии отупения, я пускал слюни и засыпал сидя перед телевизором, по которому как раз начали крутить первые рекламные ролики кампании Сандры Койл. Теперь-то она губернатор штата, так что я привык видеть ее говорящую голову в телевизоре и молчащее лицо на плакатах, но тогда мне казалось, что я провалился в параллельную вселенную. Помню, меня занимал вопрос, каким же образом Сандре удалось переплавить крик своей души в политический золотой запас, в то время как мне досталась пластиковая кушетка в отделении для буйных, с которой у меня даже не было сил встать.
Вместе со мной в отделении было довольно много народа, но ни с кем из них я не смог установить контакт. С другой стороны, никому из них также не удалось установить контакт со мной. Тем, кто вели себя сравнительно нормально, полагались дополнительные привилегии – они могли проводить время на открытом пятачке газона, примыкающего к общему залу и огороженного с четырех сторон стеклянными панелями, которые удерживали менее вменяемых от выхода на лужайку без разрешения. Нормальные, выходившие туда, казались мне тогда божествами, озаренными небесным светом, – еще немного, и они воспарят к небесам. Если бы только мне позволено было вступить в пределы этого сияющего куба, думал я тогда, все мои страдания закончились бы. Но лекарства мешали мне даже встать с места, не говоря уж о том, чтобы переместиться выше в цепочке созданной в больнице экосистемы психического здоровья.
Уверен, что Джилл и Исайя не оставляли попыток высвободить меня или хотя бы повидаться со мной, но мне было сказано, что свидания будут позволены не раньше, чем через пять дней, а номера их телефонов у меня в памяти не сохранились, потому что все они были внесены в адресную книгу на моем собственном телефоне, который у меня отобрали по прибытии. Так что древний телефон-автомат на стене был для меня совершенно бесполезен.
Меня постоянно вызывали в кабинеты психологов и социальных работников и задавали там бессмысленные вопросы: «В чем я вижу цели своего лечения?», или «Каким образом я собираюсь финансово поддерживать себя в будущем?», или «Есть ли у меня доступ к стабильной социальной группе?», или «Завершил ли я должным образом период траура по своей жене?» Только когда я попал под замок, мне открылась истинная тяжесть Вашего отсутствия, Карл.
«Мне необходим юнгианский психоаналитик», повторял я им. Я даже обещал не быть слишком разборчивым. Я не собирался требовать диплома института Юнга в Цюрихе. Но я наотрез отказывался от наблюдения не-юнгианцем, что, как мне кажется, невероятно оскорбило весь лечащий персонал этого заведения. Одна из социальных работников, девушка, с виду не сильно старше, чем Эли, даже закатила глаза, когда в очередной раз это услышала. Но по большей части я сидел на кушетке перед телевизором в общей комнате, постоянно засыпая и пуская слюни, а говорящая голова Сандры Койл все время выскакивала на экран и принималась вещать об опасностях беспорядочного владения огнестрельным оружием. Я убеждал себя, что спать – это не стыдно, что я эмоционально и душевно истощен и что налаживание контакта с окружающими может подождать до завтра, когда я буду более отдохнувшим.
А потом появились Исайя и Джилл и сказали, что мне пора уезжать, на что я ответил, что тут какая-то ошибка, потому что прошел всего день с моего прибытия – два, самое большое. Но они настаивали, что я здесь уже три недели, во что мне было очень сложно поверить. Когда мы вышли из здания и пошли к машине Исайи, я помню, что заметил пожелтевшие листья на деревьях, и меня это испугало – передо мной было вещественное доказательство, что я где-то утратил значительное количество времени. Джилл села рядом со мной на заднее сиденье, а Исайя вел машину, и тут я осознал, что никогда уже не смогу вступить в пределы волшебного куба, пронизанного солнцем, и вознестись оттуда к небесам, и это заставило меня почувствовать такую глубокую грусть, что я с трудом мог ее выносить – хотя, без всякого сомнения, гораздо предпочтительнее в моей ситуации было оказаться спасенным своими друзьями.
Дальше я помню, что пришел в себя на заднем сиденье. Мое тело было свернуто калачиком, а голова лежала у Джилл на коленях. Джилл поглаживала мои волосы. Они с Исайей переговаривались шепотом, из чего я заключил, что они считали меня все еще спящим, и потому закрыл глаза и притворился, что сплю.
– Не знаю, правильно ли мы все делаем, – сказал сидящий за рулем мой лучший друг мужского пола.
– Ну, не оставлять же его в этом ужасном месте, – сказала Джилл.
– Ты его не удержишь, если с ним снова случится срыв.
– Не случится.
– Откуда ты знаешь?
Тут я, кажется, и в самом деле заснул, потому что больше ничего из нашей поездки у меня в памяти не сохранилось.
Потом Джилл и Исайя помогли мне выбраться из машины, а когда я огляделся, то обнаружил, что мой двор полностью покрыт плакатами, цветами и плюшевыми игрушками. На передней стене, как огромная улыбка, висела растяжка, белая с золотыми буквами, и это зародило во мне подозрение, что смастерил ее Хесус Гомес, поскольку она очень напоминала те майки, которые он нам всем раздал. Она гласила: «Мажестик с тобой, Лукас!»
Две недели спустя, перед началом ставшего с тех пор традиционным воскресного футбольного матча – большую часть прошедших четырех лет я стоял на воротах в основном составе, – Хеcyc торжественно вручил мне новенькую пару белых с золотом вратарских перчаток. Я поблагодарил его, а он сказал, что это самое меньшее, чем он может выразить свою благодарность мне.
– Но я сделаю больше, мой уважаемый друг, – добавил он, улыбаясь во весь рот. Потом он легонько выбил кулаками дробь у меня на правой стороне груди, словно я был боксерской грушей. – Твоя цель очень простая. Мяч не должен угодить в сетку. Но не беспокойся, если сегодня противник закатит
