входит в сборник Двадцати четырех прелюдий (ор.28) во всех тональностях, законченный к 1839 году.
Посвящены прелюдии немецкому пианисту Йозефу Кесслеру.
В этой музыке любой услышит что-то личное и очень болезненное, как будто Шопен открыл нам какую-то свою сокровенную душевную рану. Но одновременно она звучит как вечная мудрость, истина о жизни, сформулированная в двух словах много пережившим человеком.
В тридцатых годах, когда была написана эта прелюдия, Шопену еще не исполнилось тридцати. Он был польским эмигрантом, нашедшим вторую родину в Париже (в 1837 году он получил французское гражданство). В тридцатые годы он уже занимал положение звезды парижских аристократических салонов, был популярным пианистом и композитором, желанным автором для всех издательств и одним из самых дорогих преподавателей фортепианной игры в столице.
При этом он нес в своей душе тяжелые раны. Разгром восстания за независимость Польши 1830 года больно ударило по его патриотическим чувствам и навсегда отделило от семьи — родителей и сестер, оставшихся в Варшаве. В эти годы он перенес тяжелую личную драму: его невеста — юная и очень одаренная польская аристократка Мария Водзиньская внезапно разорвала помолвку. Вероятно, ее семья не сочла Шопена достойной парой для дочери.
К тому же все чаще давали о себе знать его слабые легкие. Он легко простужался, кашлял кровью, худел, и хотя врачи пока еще не ставили ему диагноз чахотки (туберкулеза), было очевидно, что ситуация очень серьезная.
Свои прелюдии он писал в ту пору, когда уже начался его роман с Жорж Санд — известной писательницей, эмансипе со скандальной репутацией, писавшей под мужским псевдонимом (настоящее имя — Аврора Дюдеван). Она была странной парой изысканному во всем — от обуви до манер — Шопену: появлялась в обществе в мужском костюме, курила сигары и проповедовала свободный выбор женщины в любви. Их отношения вызвали много разговоров в парижском свете, особенно когда они вместе, по-семейному — с детьми Жорж Санд — уехали на Мальорку (испанский остров в Средиземном море), чтобы провести зиму в теплых краях. В этом нуждался сын Жорж Санд Морис.
Здесь Шопен должен был закончить цикл прелюдий, за который один из издателей уже уплатил ему гонорар.
С точки зрения обстоятельств его жизни это было очень непростое время. Начальная эйфория от южных красот — лазурного моря, цветов, винограда, парящих в голубом небе орлов — сменилась тоской и болезнью. Начался сезон дождей, холод и сырость. Хозяин дома недалеко от Пальмы, который сняла для них Жорж Санд, заподозрил, что у Шопена чахотка и потребовал немедленного выселения и оплаты расходов на дезинфекцию.
Им пришлось перебраться в отдельно стоящий живописный пустующий монастырь Вальдемоза и жить там в кельях, выходящих в сад. Местные крестьяне смотрели на это странное сожительство иностранцев (дама с детьми-подростками и вечно кашляющий молодой господин) с неодобрением и даже враждебностью, тем более, что никто из этого семейства ни разу не переступил порог церкви. Даже самое необходимое приходилось добывать с большим трудом, включая еду и фортепиано.
Несмотря на то, что Шопена восхищала красота и уединенность монастыря, вся обстановка действовала на него удручающе: «дикая страна», «странное место». Здесь он дописывал начатые еще в Париже прелюдии. «Келья имеет форму высокого гроба — огромные своды запылены, маленькое окно… Тишина… можно кричать… и все равно тихо…», — писал он другу. Описывая свое рабочее место (шаткий стол), он перечислял то, что на нем лежало: «оловянный подсвечник со свечкой… Бах, мои каракули…».
Бах в этом перечне звучит не случайно. Его «Хорошо темперированный клавир» (сборник прелюдий и фуг во всех 24-х тональностях), с которым Шопен никогда не расставался, был для него музыкальным «символом веры» и надежным якорем в бурном море романтических эмоций. В данном случае он стал также и конкретной моделью для шопеновского цикла прелюдий. Тот же жанр (только без фуг), тот же принцип всего спектра тональностей, тот же принцип «большого в малом». Та же жизнь во всех ее гранях, но не в эпическом ключе, как у Баха, а в виде фрагментов из личного дневника романтика, его мыслей, настроений и воспоминаний. Шопен берет у Баха не внешнее, а принципиальное: высокие критерии музыкального качества и дух самодисциплины, не позволявший чувству преобладать над законами красоты.
Ми-минорная прелюдия — это выраженная в музыкальном звуке душевная мука, неотвязная и безутешная, которая часто идет фоном человеческой жизни, даже если внешне все кажется благополучным. «Небо здесь прекрасно, как твоя душа, земля черна, как мое сердце», — писал Шопен другу из Мальорки, хотя в это время для него начинался новый этап жизни и новая любовь.
Вряд ли где-то еще у Шопена есть мелодия с такой силой внутреннего напряжения, как здесь. Вся она состоит из мотивов страдания и тянется непрерывно, что называется, «на одном смычке», то есть в ней нет ни одного момента, где можно было бы перевести дыхание.
Но тут есть и второй уровень смысла: музыка сделана так, что эту чашу эмоций страдания уравновешивает вечное, утешающее течение времени (совсем как у Баха), которое мы слышим в пульсе аккордов сопровождения.
В этой прелюдии (и не только в этой) Шопен достигает такой стадии композиторского мастерства, что уже невозможно понять, что, собственно, в этой музыке так нас трогает: искренность эмоций, красота мелодии или эллиническое совершенство целого, в котором нет ни единого лишнего звука и смысла, все лаконично, соразмерно, ясно и умещается на двух страницах нотного текста и двух минутах звучания. Даже пауза здесь — музыка, которую стоит внимательно выслушать. Этот момент говорящего молчания есть в самом конце, перед тем как прозвучат три последних строгих, как из мрамора сделанных, аккорда.
Какую бы прекрасную музыку не писали великие романтики после Шопена, увы, никто из них не мог выдержать этот безупречный баланс живых волнующих эмоций и скульптурной формы.
Шопен и сам выделял эту прелюдию среди других. Он завещал исполнить ее на своих похоронах вместе с Реквиемом своего любимого Моцарта. Его воля была в точности выполнена.
ЧТО ЕЩЕ ПОСЛУШАТЬ ИЗ ПРЕЛЮДИЙ ШОПЕНА:
Прелюдия № 6 си минор — еще одна элегия Шопена с очень выразительной и полной экспрессии «виолончельной» мелодией.
Вариант исполнения: Марта Аргерих (Martha Argerich).
Прелюдия № 7 ля мажор — самая короткая (меньше минуты) прелюдия в жанре хрупкой мазурки: греза Шопена об утраченной Польше.
Вариант исполнения: Марта Аргерих (Martha Argerich).
