Цепа поспешил перекрестить своих «детей» и зятя, еще раз попрощались и расцеловались, и в 12 часов ночи наши любители твердой законной власти и порядка оставили злопамятный им город Витебск навсегда.
На железнодорожной линии Витебск — Орел всюду на станциях море голов людей в серых папахах и шинелях, куда-то спешащих и что-то ищущих вокруг. Так же, как и два месяца тому назад в прифронтовой полосе, эти люди штурмуют вагоны отходящих поездов, безразлично, в какую бы то ни было сторону, лезут на крыши, цепляются на площадках тормозных вагонов и даже на паровозах.
— Ведь армии нет, откуда же эти люди? — спросил полковник Казбегоров у старшего кондуктора, пожилого старика, вошедшего к ним в вагон погреться, под вечер второго дня их езды.
— Из таких людей состоит теперь, вся наша «великая страна». В прошлом году, с февраля месяца, никто ничего не делал; думали — во всем свобода; а теперь есть нечего; и вот эти-то свободомыслящие «товарищи» теперь и рыщут по всей стране, ища продовольствия. К тому же, среди них есть много и интеллигенции, бегущей на юг, — ответил старик-кондуктор и зло улыбнулся.
— А скоро ли будет Орел? — вмешался в разговор и юнкер Авдуш Цепа. — И нельзя ли устроить так, чтобы наш вагон прицепили бы к поезду, идущему на юг? — и он улыбнулся, бросив несколько слов колкой шутки по адресу железнодорожников.
— Нельзя, господин! В Орле мы будем только около полуночи… — старик-кондуктор призадумался, а затем поднялся и вышел, не желая, по-видимому, отвечать на шутки.
Около полуночи тот же старший кондуктор в сопровождении уже молодого младшего кондуктора вновь появился в вагоне наших героев, и оба уселись мирно около печки. Юнкер Цепа и на сей раз не давал им покоя, задавая такие вопросы о современной жизни, что они оба предпочитали скорее отнекиваться или совсем молчать, выказав свою полную безразличность к окружающему их. Авдуш рассмеялся, а остря про красный бантик на груди у молодого кондуктора, он даже сплюнул на пол. Старик-кондуктор, по-видимому, вспылил, быстро поднялся и зычным голосом проговорил:
— Через 15 минут будем в Орле. Собирайтесь! — и оба «железнодорожника» ушли в другой вагон.
Супруги Казбегоровы в разговор не вмешивались. Слушая чисто детские, наивные ответы кондукторов, они только жалели многомиллионный «великороссийский» народ, путем обмана попавшийся в полосу неосвещенной жизни, вместе со своим «просвещенным красным московским центром». Дальнейшую поездку они наметили лишь только пока до Курска, где временно решили остановиться у знакомой помещицы-старушки, впредь до подыскания квартиры.
Но вот и станция Орел. В темную и холодную полночь их поезд почему-то остановили в тупике. Обширная площадь запасных путей не освещена, и наши герои с большим трудом по путям в темноте кое-как перебрались с вещами сами на станционный перрон. Железнодорожный персонал мстил им «злом» до очевидности.
Толпа людей, море голов в серых папахах и шинелях, также и здесь волнуется, бурлит, выбрасывая неспокойный народ, как и всюду, на арену «красной» борьбы, грабежа и разорения. Они остались на перроне, ожидая обещанного поезда на Курск. Больные ноги Давида Ильича не давали ему покоя. Ему необходимо было хотя бы короткое движение, но негде. Всюду заполнено толпой. Чаша терпения переполнялась; память от витебской «чеки» усугублялась. Наконец и Людмила Рихардовна не выдержала: глядя на страдающего мужа, она, бедняжка, вдвойне страдала за него; к тому же от переутомления, стоянки у вещей в холодную морозную ночь нервы ее начинали свою разлагающую организм работу.
Вдруг подбежал Авдуш с вестями: среди многих поездов, стоящих на станции, один из них, товарный на пятом пути, собирается уже к отходу. Забегала бригада кондукторов. Авдуш спешно переносит вещи на тормозную площадку вагона отходящего поезда. Супруги же Казбегоровы могут лишь помогать или мешать ему, но не работать. Скоро послышались и свистки, а затем — гудки, и поезд тронулся. Поспевает вскочить последним на площадку и Авдуш: усаживает сестру на чемоданы и обвертывает ее одеялом, а Давиду Ильичу и себе набрасывает на головы брезентовое пальто, чтобы хоть немного защититься от холодного ветра в гибнущей пустыне «С.С.С.Р-овской» страны. И поехали наши «отважные беглецы», утешая себя надеждой на лучшее в будущем и через два-три часа — быть в теплой квартире патриархального Курска, у доброй помещицы-старушки.
Скоро показалась на востоке заря. Людмила Рихардовна умиленно перекрестилась и проговорила:
— Вера и надежда спасают человека, а любовь его сближает с другими и заставляет творить только добро… И чудо…
Авдуш засмеялся и весело, непринужденно ответил сестре в шутку, на основании наблюдений:
— Люби этих «серых волков», так тебе и площадки вагона не видать. Нет, сестрица! Теперь эта проповедь не годится. В границах нашей площадки только моя диктатура. Ведь «шайки» конных бандитов вахмистра Буденного по указанию «С.С.С.Р-ов» бродят и теперь по всем необъятным степям России; в особенности рано утром, на заре, самый удобный момент для нападения…
Все рассмеялись, конечно, этой дикой, исторической правде в двадцатом веке, хотя и промерзли до костей. Но в это время поезд поднялся на вершину плоскогорья, и город Курск показался им как бы в долине, с множеством церквей и колоколен, окутанных прозрачной дымкой. Во всех домах города, казалось, как бы по заказу дымились трубы. Стало совершенно светло.
Поезд их остановился на запасном пути у семафора. Отцепили паровоз, и он свободно и легко медленно ушел к себе в депо. Наши же путешественники также последовали его примеру: нагрузив себе на плечи свои вещи, медленно поплелись на станцию Курск, где и заняли места в вагоне поезда на станцию Курск-город.
В Курске представилась им совсем другая картина: меньше толкотни на станциях, в городе тишина и сравнительный порядок, мирная жизнь заметно мало нарушена движением народным и беспорядками «красных С.С.С.Р-ров», а людей в серых папахах и порванных шинелях почти что не видно. Город находился в тылу южного фронта, который менее других страдал и переносил красный эксперимент по перерождению и перевоспитанию народов.
Наши путешественники легко вздохнули. И когда спокойно разделись и привели себя в порядок, в предоставленной им большой и хорошо обставленной комнате квартиры гостеприимной и набожной помещицы-старушки, по Большой Садовой улице № 132, юнкер Авдуш Цепа от радости заговорил почти диктаторским тоном:
— Теперь — трехдневный отдых, а затем и устройство на своей квартире, осмотр города
