придется. Пограничника или чекиста. Что же ты думаешь, я в Россию еду, чтобы бабочек сеткой ловить или в снежки играть?
Лиза покачала головой:
— А зачем дуло заворачивать платком?
Николай размешивал в чашке сахар.
— Чтобы выстрела слышно не было. Выстрела никогда не должно быть слышно.
Лиза молча села за стол. На скатерти темнели большие пятна красного вина. И почему-то руки ее снова задрожали и сердце сжалось. Конечно, Коля прав. Отчего я так испугалась?
— Ну вот, Лиза, ты сейчас пойдешь на вокзал узнать, когда идет поезд. Сумеешь?
Лиза кивнула. Она старалась не видеть ни Андрея, ни Николая, ни темных пятен на скатерти. Она встала:
— Хорошо. Я сейчас пойду.
Лиза торопливо одевалась. В прихожей она прислушалась, не услышит ли еще что-нибудь, но в столовой говорили шепотом.
8
Когда Лиза вернулась домой, Николай сидел у окна.
— Узнала, — крикнула Лиза. — Поезд идет в десять тридцать.
— Поезд? — рассеянно переспросил Николай.
— Ну да, поезд. Поезд в Москву. — Лиза рассмеялась. — Ты, кажется, уснул?
— Нет. Я задумался.
— Есть еще утренний.
— Утреннего не надо. Спасибо, что узнала. Так в десять тридцать?
— Да. А где Андрей?
— Он ушел домой.
— Зачем? Ведь он теперь всегда ночует у нас?
— А сегодня не мог.
Лиза пожала плечами:
— В последний раз. Ведь мы завтра уезжаем.
— У его тетки гости. Не приставай.
Лиза замолчала.
На столе все еще стояли пустые бутылки, грязные тарелки и стаканы. Лизе снова стало не по себе. Было так весело узнавать на вокзале о поезде в Москву, будто сейчас уезжаешь. И потом бегать по магазинам, присматривать перчатки и чулки, в которых будешь ходить по Москве. А тут, дома, должно быть от беспорядка, ей стало неприятно. Она засуетилась:
— Подожди, Коля, я приберу здесь, а то как в конюшне.
— Брось, не стоит.
— Кром скоро придет.
— Ну, его теперь нечего стесняться.
— Почему? — удивилась она.
Она торопливо собрала со стола.
— Да перестань возиться, Лиза. Слушай. — Николай на минуту остановился. — Ты помни: Кромуэль будет ночевать у тебя сегодня.
Лиза покраснела:
— Я ему обещала. Но…
— Нет, — перебил Николай. — Непременно. Ты поведешь его прямо к себе.
Стакан задрожал в Лизиных пальцах и, выскользнув, ударился с жалобным звоном о пол.
— Разбила! — испуганно вскрикнула Лиза. — Ничего. Белое стекло — это к счастью.
Николай взял ее за плечо:
— Кром должен ночевать у тебя. Поняла?
Лиза послушно кивнула:
— Хорошо. Но почему? Его бы можно было уложить в гостиной.
Николай раздраженно поморщился:
— Не рассуждай, пожалуйста. Слушайся.
Лиза снова кивнула:
— Хорошо.
Этот вечер казался ей бесконечно длинным. Николай молча курил. Она сидела на диване, поджав под себя ноги.
— Коля, ты бы затопил. Холодно.
— Ах, оставь! — Он сердито бросил папиросу. — Не до того мне. В котором часу Кромуэль обещал?
— Он сказал: как только мать заснет. Часов в одиннадцать.
— В одиннадцать. Как долго еще ждать.
Они снова замолчали. Лиза смотрела на желтую лампу, на пыль, тонким тусклым слоем покрывавшую буфет.
— Коля, я голодна. Я за весь день ничего не ела.
Николай пожал плечами:
— Не маленькая. Могла бы сама о себе позаботиться. Там на кухне есть колбаса и хлеб.
Лиза вошла в кухню, поставила чайник на газ.
«Отчего мне так тяжело? — подумала она. — Чего я боюсь? Ведь все хорошо, все отлично. Завтра мы едем. Что же это?»
Но сердце стало тяжелое и большое, будто не сердце, а камень в груди, и колени ослабели, и руки дрожали.
Лиза отрезала хлеб, положила на него кусок колбасы и, стоя около плиты, принялась есть. Но глотать было трудно, горло стало совсем узким. И есть уже не хотелось.
Она положила хлеб обратно на тарелку и покачала головой. «Отчего это? Ведь я только что была голодна».
Она прошла по длинному коридору в столовую и села на диван. Николай все так же молча и раздраженно курил. Было тихо. В окно сквозь черные голые ветви заглядывала луна. Лиза сжала холодные руки и вдруг неожиданно для себя громко и жалобно сказала:
— Коля. Мне страшно. Я боюсь.
Николай повернул к ней голову.
— Боишься? — резко спросил он. — Рано бояться.
— Что? Рано? Что ты говоришь?
— Ничего. Молчи. Нечего тебе бояться.
— Коля, — зашептала Лиза. — Я не могу. Мне так страшно сегодня. Как будто из всех углов…
— Молчи. — Николай побледнел, и губы его задрожали. Он быстро оглянулся. — Молчи. Мне, может быть, самому страшно.
— Коля. — Лиза прижала похолодевшие руки к груди и закрыла глаза. Стало совсем тихо, только кровь испуганно стучала в ушах.
Николай шумно отодвинул стул. Щелкнул выключатель. Над Лизиной головой зажегся яркий фонарь, Лиза открыла глаза.
— Глупости. Нечего бояться. — Николай был еще бледен. Он хотел улыбнуться, но губы не слушались. — Ты, Лиза, трусиха. Тебя курица забодает.
Он закрыл ставни, задернул желтые занавески.
— Это все от темноты, от тишины, от ожидания. Ты не бойся. Бояться нечего. Мы сейчас и в гостиной осветим.
Он принес ей платок.
— Закутайся. Тебе холодно. Сейчас теплее, сейчас веселее станет.
Он завел граммофон.
— Вот и музыка. Вот и хорошо. Теперь светло, тепло и музыка. Разве тебе еще страшно, Лиза?
Лиза сидела в углу дивана. Теплый платок лежал на ее застывших ногах. Глаза щурились от слишком яркого света, в уши врывались резкие звуки фокстрота.
— Вот и не хуже, чем в дансинге. — Николай уже спокойно улыбался. — А чтобы совсем весело стало, хочешь, потанцуем, воробей?
Он протянул к ней руки.
Она уже была готова встать — чего ей бояться, в самом деле, — и вдруг увидела на стене тень от его рук, огромную, черную, безобразную тень. Черные руки будто протягивались к ней, длинные костлявые пальцы тянулись к ее горлу. Она прижалась к дивану:
— Оставь меня, не трогай! Не трогай!
Николай отшатнулся от нее:
— Что? Что с тобой? Чего ты кричишь как резаная?
Но Лиза продолжала кричать, с ужасом глядя на тень его все еще протянутых к ней рук:
— Не трогай меня! Я боюсь! Я боюсь тебя!
9
Этот вечер прошел, как и все вечера, когда мать Кромуэля не выезжала, за чтением книг и обрывочными разговорами. В гостиной с камином и низкими мягкими креслами было тихо и уютно, как бывает в благоустроенном английском доме, а не в большой парижской гостинице.
В половине одиннадцатого мать Кромуэля отложила книгу и встала с кресла:
— Спокойной ночи, Кром. Идите спать. Уже поздно.
Кромуэль тоже встал. Лампа под белым стеклянным абажуром бросала матовый свет на его взволнованное лицо.
Мать внимательно посмотрела на него:
— Что
