успешно устраняла голод, наполняла мой вечно требующий пищи живот. О стейках и шашлыках старался не вспоминать, чтобы не портить себе настроение. Отведать подобные мясные изыски мне в ближайшее время не грозило. Но не потому, что в конце шестидесятых годов в Советском Союзе сложно купить нормальное мясо (Могильный утверждал, что на рынке есть все что угодно). Причина – банальное отсутствие денег на мясо: пока мне было не до разносолов.
* * *
Сперва я решил, что Аверин и Могильный примчались в общежитие, учуяв запах жареной картошки. Уж очень вовремя они вломились в комнату – я сервировал стол… на одну персону. Парни разразились восторженными возгласами и тут же помчались выполнять мое требование: мыть руки. Вспомнилась фраза из пока еще не снятого фильма «Гардемарины, вперед!»: «Корсак. И опять к обеду». Я усмехнулся, покачал головой. В спешном порядке выложил на столешницу дополнительные приборы.
На кильку парни не позарились. Заявили, что подобную мелочь и кошки не станут жрать, но я не расстроился, ведь я не кошка, лишь порадовался отсутствию конкуренции.
Разговоры парней убедили, что дверь комнаты я прикрывал плотно – запах картошки не могли учуять посторонние. Пашка и Слава примчались в общежитие не чтобы поесть (хотя картошки навернули будь здоров!), а потому что договорились с девчонками из первого корпуса, те ждали их сегодня в гости.
– Ты с нами, Сашок? – поинтересовался Могильный.
Я заметил, как замер Аверин, он высматривал что-то в недрах принесенной из дома большой сумки, прислушивался: ждал мой ответ.
– Меня никто не приглашал, – сказал я.
Извлек из тушки кильки хребет, бросил его на тарелку, продолжил составлять натюрморт из кусков рыбьего мяса на поверхности большого куска хлеба. Пашка посматривал на мое занятие с плохо скрываемой брезгливостью: к кильке он так и не притронулся.
– А ты ждал, что они тебе пригласительную открытку вышлют? – спросил он. – Мы со Славкой тоже сами напросились.
Могильный скривил рожу: увидел, как я с аппетитом наяривал хлеб с соленой рыбой.
– Никто тебя не прогонит, уж можешь мне поверить, – заявил он. – Возьмешь с собой гитару, споешь что-нибудь, так девчонки тебя за это еще и накормят. Чем-нибудь нормальным, а не вот этими дохлыми мальками.
– Вкушно, мешду прочим, – пробубнил я с набитым ртом.
Отсалютовал Пашке бутербродом.
– Решайся, Сашок! – сказал Могильный. – Нет, я уверен: будет весело. Ты второй день торчишь один в комнате. Небось, все свои талмуды уже проштудировал.
Он указал на две аккуратные стопки учебников, сложенные на тумбочке около моей кровати (я не так давно устроил набег на институтскую библиотеку).
Добавил:
– Сегодня воскресенье, время для отдыха. Славка вон кое-что интересное приволок, постарался для друзей. Покажи ему, Славка!
Аверин бросил взгляд на входную дверь, сунул руку в сумку и извлек на свет бутылку со светлой жидкостью (я не разглядел название напитка на этикетке).
– Белое полусухое, – понизив тон, сообщил Могильный.
– Осталось только пронести его через вахту в корпусе девчонок, – сказал староста.
Пашка ухмыльнулся.
– Пронесем, – сказал он. – Не переживайте.
Забрал у Аверина бутылку, погладил ее ладонью, точно любимую зверюшку.
– Ты с нами, Сашок? – повторил он.
Я покачал головой. Сказал:
– Покой нам только снится. Планирую сегодня зубрить немецкий. Сами знаете: обещал немке на следующем занятии пересказать текст о достопримечательностях Берлина. А я его пока даже в глаза не видел.
– Нет, а чем ты тут без нас два дня занимался?
Пашка продолжал гладить бутылку.
– Решил вчера вечером заглянуть в лекции по истории КПСС, – сказал я. – Отличная книга! Рекомендую. Прочел полглавы и уснул как тот младенец, без всякого снотворного.
– Ну… снотворное у нас есть.
Могильный постучал ногтем по бутылочному стеклу.
Аверин вздохнул.
– Пойдем с нами, Санек, – неохотно выдавил он. – Посидим…
Бросил на меня взгляд, но тут же отвел его в сторону.
– Сегодня без меня, парни, – сказал я. – Учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал Ленин. Мне нужно произвести на нашу немку хорошее впечатление, чтобы не было потом проблемы с зачетом. Так что не до гулянок пока. Сегодня меня ждет не вино и девочки, а текст о Берлине.
Славка улыбнулся, принялся выкладывать на стол газетные свертки, как я заподозрил, с продуктами. Горка свертков на столе становилась все больше.
«Да здравствует коммунизм в отдельно взятой комнате студенческого общежития! – подумал я. – От каждого по возможностям, каждому по потребностям!»
Килька – хорошо. Но копченая рыба и соленое сало – тоже неплохо. Вечер в обществе конспектов и учебников обещал быть приятным. И сытным.
Могильный пожал плечами.
– Ладно, – сказал он. – Учись, студент. Если не сумеешь что-то перевести, вечером помогу: сделаю вклад в твою образованность. Но если вдруг устанешь зубрить свой немецкий, приходи. Будем тебя ждать. Нет, Сашок, я серьезно! Заканчивай по-быстрому свои дела и иди к нам.
– Хорошо, – сказал я. – Постараюсь. Но не гарантирую.
– Э-э-э… ты угощайся, если проголодаешься, – сказал Аверин, указал на стол. – Бери, что захочешь. Не стесняйся. Мамка нарочно мне так много еды с собой завернула, чтобы я тебя накормил.
– Передай маме огромное комсомольское спасибо!
Я вообразил, как потираю ладоши. Пробежался взглядом по сверткам. Руки так и тянулись к столу, чтобы пошуршать газетами, узнать, что именно под ними скрывалось. Словно и не стрескал только что тарелку картошки и полкило соленой кильки с хлебом.
«Сейчас бы хороший длинный мистический сериальчик ко всем этим вкусностям, – подумал я. – Или футбольный матч посмотреть».
Вздохнул: вспомнил, как долго еще ждать появления хорошего интернета.
Штудировать учебники расхотелось. Немецкому я еще вчера уделил много времени. Под Светкины пирожки он заучивался неплохо. Решил, что сегодня обойдусь художественной литературой – давно собирался полистать книгу «Как закалялась сталь»: в школе я так и не удосужился в нее заглянуть.
«Никаких походов в гости, – подумал я. – Проведу вечер дома. Только я, книга Островского и много еды».
Мысленно пообещал, что стесняться не буду, ведь холодильника-то в комнате нет, чего добру пропадать.
* * *
Островский меня не увлек, хотя я честно пытался следить за сюжетом, не перескакивал через абзацы. Читал о терзаниях Павки Корчагина (представлял лицо молодого Владимира Конкина – не Василия Ланового). Пытался вообразить себя на его месте в образе идейного комсомольца, борца за марксистско-ленинские идеалы. Но понимал, что слишком уж привык стремиться к буржуазным ценностям. Смотрел на поступки комсомольца Павки как на похождения чудака. Подумал: «Он бы точно не присвоил найденные в доме Рихарда Жидкова купюры».
Я неторопливо листал страницы, но все меньше понимал, что именно пытался донести до меня автор книги. Не винил в этом Островского.
