умолял Дуботолка, чтобы тебя поскорее застрелили. Кстати, Ворона ждал тогда Светиловича под деревьями, стрелял в него и применил такую хитрость, которой ты никогда не отгадаешь.
— Почему нет,— равнодушно объяснил я.— Дуботолк вырвал из журнала у Яновской несколько листов, и из них сделали пыж. Вы думали, что я, если вырвусь живым из ваших лап, основываясь на этом, буду подозревать Бермана.
Скрюченные, похожие на когти пальцы Стахевича царапали себе грудь.
— Дьявол! — едва прохрипел он.— Не стоило нам связываться с тобою. Но кто думал? Вот они, не думающие, лежат тут сейчас, как торбы с дерьмом, ни на что не годные.
Потом опять начал говорить:
— И вот еще наша ошибка. Следили за тобою, а за хлопами прекратили следить, за Рыгором прекратили. А они добрались до нас, до укрытия, до тайных троп... И даже возле креста Рыгора тебе повезло, мы убили цыпленка, выпустив тебя из лап. Убили на скаку, не останавливаясь. Кокнули — и дальше. И потом только пошли проверить. И даже тут нарвались на тебя, как дураки. А потом исчез Гарабурда, и мы решили не возвращаться в эту ночь домой, прежде чем не добудем тебя. Вот и добыли...
— Хватит! — бросил я.— Слушать тошно. И хотя ты заслуживаешь петли — мы не уничтожим тебя. Мы дали слово. Потом мы разберемся и, если ты будешь слишком виновен, передадим тебя в губернский суд, а если нет — выпустим.
Я не успел сказать это, как Стахевич внезапно оттолкнул двух мужиков, вырвался и с необыкновенной скоростью побежал к коням. Караульному он дал ногою в живот, вскинул тело в седло и с места припустил наметом. На ходу он обернулся и издевательски крикнул:
— Жди еще губернского суда! Я сейчас к Дуботолку, он на вас, хлопы, всю окрестную шляхту поднимет. Вас тут на месте положат. И тебе, хамло столичное, не жить, и шалаве твоей. А ты, глупый Михал, знай, это я твоего брата недавно затоптал. То же и тебе будет.
Михал повел в воздухе дулом своего длинного ружья и, не целясь, нажал на спуск. Стахевич молча, будто так и надо было, кувыркнулся из седла, баранкой несколько раз опрокинулся на земле и затих.
Михал подошел к нему, взял за уздечку коня и выстрелил Стахевичу прямо в лоб. Потом он сурово сказал мне:
— Иди вперед, атаман. Не вовремя ты с ними добрым стал. Доброту прочь. Обойдется без марципанов цыганскаяквадьба. Ступай, мы тебя догоним. Иди по дороге, к Холодной лощине. И не оборачивайся.
Я пошел. И вправду, какое я имел право миндальничать с ними. Если бы этот преступник добрался до Дуботолка — они бы все окрестности залили кровью. А Дуботолка надо поскорее взять. Надо взять сегодня же ночью.
Сзади послышались стоны и вопли. Там добивали раненых. Я попробовал обернуться — и не мог. Щипало в глотке. Но разве они не поступили бы с нами еще хуже?
Догнали они меня на полпути к лощине. Мчались на дрыгантах с вилами в руках.
— Садись, атаман,— добродушно предложил мне Михал.— С этими покончили. А Прорва-матушка не расскажет никому.
Я совсем спокойно ответил:
— Ну и ладно. А сейчас поскорее к Рыгору. Потом, вместе с ним, пойдем на дом Дуботолка.
Мы домчались до лощины в мгновение ока и там застигли самый конец трагедии. Рыгор и два десятка мужиков сбились в лощине. Рыгор сдержал слово, хотя с пойманными участниками охоты не расправились, как с конокрадами, а просто убили. Перед Рыгором лежал на спине последний из живых: совсем молоденький шляхтич. Я так и бросился к ним. А тот, узнав по моей одежде, что я не крестьянин, вдруг закричал:
— Матушка! Матушка! Меня убивают!
— Рыгор,— взмолился я.— Не надо, он совсем еще молод.
И я вцепился в его плечо, но тут меня схватили сзади за руки.
— Прочь! — гаркнул Рыгор.— Берите его! Балда! А они детей из Ярков жалели? Те с голоду подыхали... с голоду! Человек есть, по-твоему, не имеет права?! У него матушка! А у нас матушек нету?! А у брата Михала не было матушки?! А у тебя ее нету, что ты так добр?! Слюнтяй! А ты знаешь, что этот вот «паренек молодой» сегодня Сымона, брата Зоськи, застрелил?! Ничего, мы им сейчас учиним, как в песне, «Волколакову ночь» [33].
И Рыгор, повернувшись, с усилием всадил вилы в то, лежащее на земле.
Я отошел в сторону и сел на корточки. Меня начало тошнить,
И я не сразу услышал, как Рыгор, когда убитых уже побросали в трясину, подошел и взял меня за плечи:
— Дурак ты, дурак... Ты думаешь, мне не жаль? Сердце кровью обливается. Спать спокойно, кажется, никогда в жизни не смогу. Но терпеть так терпеть, а если уж начали — то до конца. Чтобы ни единого не оставить, чтобы только мы одни, под круговой порукой, знали. «Молод»! Ты думаешь, не вырастет из этого молодого старый гад? Вырастет. Особенно при воспоминаниях об этой ночи. Так будет нашего брата, хлопа, жалеть, что только диву дашься... Отпусти его — суд сюда явится. Мне с тобою — в петлю. Михала и остальных — на каторгу. Кровью окрестности зальют, драть будут так, что мясо с задниц клочьями полетит.
— Я понимаю,— ответил я.— Надо, чтобы ни один из них не удрал. Я только что Светиловича вспомнил. Надо, братец, направляться к последнему из живых, к Дуботолку.
— Ладно,— ласково пробурчал Рыгор.— Веди.
И отряд двинулся за мною в сторону дома Дуботолка. Мы летели наметом, и кони мчались так, как будто за нами гнались волки. Луна тускло освещала нашу кавалькаду: тулупы мужиков, вилы, мрачные лица, чучела на некоторых конях. Нам довелось огибать болото вокруг Яновской пущи. Мы довольно-таки долгое время медлили там, пока передо мною не возникли верхушки лип возле дома Дуботолка. Луна заливала их мертвецким светом, и, несмотря на позднее время, под липами мерцали три розовых огонька.
Я приказал людям спешиться саженях в пятидесяти от дома и окружить его плотным кольцом. Факелы держать в руках и быть готовыми по сигналу зажечь их. Приказ исполнили молча. Сам я перелез через низенькую ограду в сад и пошел между радами почти уже голых яблонь, залитых трепетным, неопределенным лунным светом.
— Кто с конями? — спросил я у Рыгора, шедшего за мною.
— Хлопец один. Он, в случае чего, сигнал нам
