дьявола.
— Будет так, как захочет господь! — твердо заявила она. — Он сам должен все решить. Думаю, он рассудит лучше, чем вы.
— Это твое последнее слово? Ты отказываешься?
— Да, отказываюсь. Но теперь, с вашего разрешения, я желала бы вернуться в келью. Уже поздно… Я хотела бы спокойно помолиться.
— Какое святотатство! После костра, на который тебя отправит церковь, тебя ждет костер ада!
Монах кричал так громко, что мать Маддалена забеспокоилась, не услышит ли его весь монастырь. Она хлопнула в ладоши, и тут же появилась сестра Приска: очевидно, она ждала где-то поблизости. Она отвела Фьору обратно в келью, не обмолвившись по дороге ни словом.
В это время из часовни начали выходить монахини. Фьора различила за окном их неслышные шаги, до нее донесся шепот; всех интересовало, почему мать-настоятельница не присутствовала на вечерней молитве. Потом все стихло. Только время от времени где-то по соседству зло лаяла собака да слышалась перекличка солдат на сторожевом валу.
Фьора заметила, что в ее отсутствие ей принесли ужин: лепешки с сыром, политые соусом. Все уже остыло, но Фьора решила подкрепиться. Лепешки были плохо пропечены, и она съела только хлеб, запив его водой. Несмотря на то, что она целый день ничего не делала, она чувствовала себя совершенно разбитой.
Время текло неумолимо, и сердце Фьоры сжималось при мысли о том, что до испытания осталось всего два дня. Ее жизнь началась в тюрьме. Неужели она должна закончиться тоже в заточении? Фьора подумала о своей матери, о всем том, что ей пришлось перенести. Как же она страдала и душой, и телом! Муки родов она пережила в тюрьме, под надзором безжалостных тюремщиков. Она сознавала, что ее дитя так же, как и она сама, обречено на смерть! Дни и ночи без всякой надежды, когда рука палача уже была поднята над ее головой…
Но ее поддерживала любовь. В свой последний час Мария могла взять любимого за руку. А она, Фьора, была как в пустыне… Все было бы иначе, если бы Филипп по-настоящему любил ее, так, как Жан — Жан, в котором ей никак не удавалось представить отца, — любил Марию!
Фьоре так и не удалось помолиться в этот вечер. Господь был так далеко от нее и так к ней безразличен, если он допускал, чтобы над невинной душой нависла опасность незаслуженного проклятия. Он послал по следам своей жертвы двух своих слуг с ужасными дьявольскими лицами… Фьора заснула в слезах.
Наступил следующий день, такой же безрадостный, как и предыдущий. Рано утром пришла новая послушница, убрала миску с нетронутой едой и начала мыть пол в келье. Она не поднимала глаз на Фьору и не отвечала на ее вопросы.
Днем никто к ней не зашел. Ей не принесли еду, и Фьора подумала, что ее решили строго наказать за неповиновение «трибуналу», состоявшему из настоятельницы монастыря и испанского монаха. Она смирилась, только сожалела, что силы ее ослабнут к тому времени, когда пробьет час суда божьего!
Укутавшись в одеяло, Фьора лежала на кровати. С самого утра моросил дождь, сад был весь мокрый, и птицы в нем не пели. Время шло, и на сердце у нее становилось все тяжелее.
Совсем поздно вечером в келью вошла та же послушница, что заходила к Фьоре утром. Она принесла хлеб, воду и большую миску густого супа, вкусно пахнувшего свежими овощами.
Фьора немало этому удивилась и еще больше была поражена тем, что послушница с ней заговорила.
— Суп горячий, кушай скорее!
Она сказала это почти дружеским тоном, и сердце Фьоры дрогнуло. Впервые в этих стенах к ней обратились по-человечески.
— Спасибо, — сказала Фьора, улыбнувшись.
В ответ улыбки не последовало, но Фьора не обратила на это внимания. Она набросилась на еду с большим аппетитом; свойственным ее возрасту. Суп был очень вкусный, но Фьора почувствовала в нем что-то странное.
Однако ей не пришлось над этим задуматься, так как, проглотив последнюю ложку, она выронила миску из рук, глаза закрылись, и она впала в глубокий сон…
Глава 2. ВИРАГО
Фьора открыла глаза в совершенно иной, странной обстановке. Она тотчас снова их закрыла, решив, что все это — сон.
Она испытывала боль и тяжесть в голове, сухость во рту, тошноту. Фьора вновь открыла глаза, попыталась сесть, но все вокруг закружилось, и она со стоном упала на подушку. Стараясь не двигаться, она разглядывала все по сторонам.
Комната напоминала ванную, так как Фьора увидела громадную деревянную лохань, стоявшую на выложенном плитами полу, в котором был сделан желоб для стока воды, уходящей в дыру, проделанную в стене. В комнате был очаг — сейчас он не горел. Помещение было похоже и на тюрьму, так как слабый свет проникал сюда только через маленькое окошко где-то наверху, и на обычную комнату, поскольку кровать, на которой лежала Фьора, была удобной и большой, на ней могли поместиться три-четыре человека. Простыни и покрывало были чистыми, но полог из материи в крупных желто-красных разводах висел как-то небрежно. На нем виднелись обрывки блестящих нитей, свидетельствовавших о его более богатом прошлом.
Фьора увидела большой сундук: зеленая краска на нем облупилась. На сундуке стоял массивный железный подсвечник, весь в восковых подтеках. Шесть свечей ярко освещали стену напротив кровати.
А стена была грубо расписана самыми яркими красками.
Конечно, эта картина не принадлежала кисти ни одного из юных гениев, составлявших славу Флоренции.
Неизвестный художник с большим реализмом изобразил сцены любви дородной нимфы и сатира крепкого телосложения.
Фьора покраснела и закрыла глаза, плотно сомкнув веки, чтобы не видеть эту мерзость.
— Ты что, хочешь сделать вид, что спишь? — раздался над Фьорой хриплый голос.
Осторожно открыв глаза, Фьора больше не увидела картину на стене. Вместо нее перед ней предстало какое-то чудовище: нечто грубо высеченное из камня с громовым голосом, с мощными, как у носильщиков, плечами, мускулистыми руками и широкими, как лопата, ладонями. Из того лежачего положения, в каком находилась Фьора, это создание казалось необъятных размеров и почти одинаковым в высоту и ширину. Удивительнее всего, что это была женщина! Ярко-зеленое платье обтягивало мощную грудь: казалось, шелк скрывал два пушечных ядра. Длинные рыжие спутанные волосы обрамляли мясистое лицо. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы с него смыть толстый слой краски и если бы глаза были чуть больше. Они походили на два зеленых круглых камешка, но светились некоторой теплотой. На груди у великанши висела масса украшений. Они побрякивали при
