будто знал всю свою жизнь.
Пасичник встретил меня возле складских дверей с уже подготовленным «клининговым набором»: тремя совковыми лопатами и таким же количеством весьма помятых жестяных ведер.
— Ты, когда это успел набедокурить, Хоттабыч? — Поинтересовался он между делом. — Болдырь так просто никого гавно разгребать не посылает! Для этого надо основательно так «залететь».
— Похоже, Николай Богданович, что у нас ним любовь с первого взгляда, — хохотнул я, примериваясь, как бы половчее перехватить инструмент.
— Оно и видно! — весело подмигнул мне начхоз. — Слушай, а давай я с ним поговорю, — предложил он. — Вроде Болдырь раньше нормальным мужиком был… Но это же ни в какие ворота! Да и неправильно это… А если упрется — хрен больше от меня дождется добряков! И руки я ему больше не подам!
Глава 26
Я пожал протянутую руку начхоза:
— Да не заморачивайся ты, Николай Богданович! Мы пскопские, мы прорвемся[62]!
— А ты чего, Хоттабыч, из Скобарей [63], значица, будешь? — удивился начхоз. — По имени-отчеству, вроде, непохож.
А я вместо ответа напел:
— Ох, уродился я на свет
Неухоженный,
Ох, с малолетства счастья нет,
Не положено.
Сирота я, сирота,
Сиротинушка,
Одинокая во поле
Былинушка.[64]
— Веселый ты человек, Гасан Хоттабыч! — Улыбнулся незатейливой песенке младший лейтенант Пасичник. — Действительно сирота?
— Да, — кивнул я, — родителей не помню — усыновили добрые люди, царство им небесное! А то бы и не разменял свою первую сотню…
— Хех, — поперхнулся сдавленным смехом Пасичник, — а ты, значица, и уже и на вторую сотню губу раскатал, сказочник?
— А почему нет, Богданыч? — Подмигнул я начхозу. — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!
— Ты, это, Хоттабыч, значица, забегай на досуге — покалякаем за жись, — недвусмысленно предложил начхоз. Вот блин, второй раз за день напиться предлагают. Неужели настолько все у меня с физиономией плохо? — Да ты не подумай, Гасан Хоттабыч, — улыбнулся он, словно мои мысли услышал, — откровенная пьянь у нас надолго не задерживается. А так, с устатку, двум взрослым мужикам по стопарику перцовки унутрь принять — самое оно, значица! И приятно, и пользительно! Не ради пьянки — здоровья для!
— Эх! — Залихватски махнул я рукой. — Уговорил-таки, красноречивый! Только сегодня, сам понимаешь, недосуг… — Я показательно сгреб лопаты и закинул их на плечо. — Пора — труба зовет!
— Ох, Хоттабыч-Хоттабыч… — повздыхал Пасичник. — А это еще кого принесло? — Ворота вещевого склада училища располагались напротив кованой ограды, опоясывающей территорию учебной части. Сквозь нее было отлично видно, как к КПП подъехал представительный черный автомобиль. — Явно не самый обычный гусак, значица, прикатилси, а птица полетом повыше…
Закралась мысль: а не по мою ли душу сей гонец? Да, не — тут же откинул я её — с оснабом все было оговорено не на один раз, а никаких изменений, типа инициаций, в текущем моменте не происходило. Не с чего меня кому-то «высоколетящему» дергать.
— Пойду, я, Николай Богданович, говно кидать, — со вздохом произнес я. — А чего? Работа не пыльная: бери больше, кидай дальше, пока летит — отдыхай!
— Не пыльная, эт верно, — ответил начхоз, — но дюже вонюча!
— А где наша не пропадала! Бывай! — Я качнул расположенными на плече лопатами, подхватил мятые ведра свободой рукой и почапал в самый дальний и глухой угол учебки, где в конце небольшого и сплошь заросшего деревьями и кустами дендрария, располагался общественный туалет. По мере приближения к сему чуду уличной «санитарной мысли», смрад потихонечку нарастал, доносимый ветром до моего неизвестно с какой стати обострившегося обоняния. Так что сбиться с нужного направления я нисколечко не боялся. Но не запах, а кое-что другое заставило меня насторожиться — из ближайшей «зеленки» доносился треск кустов и сдавленное мычание. Что-то мне вся эта левая «суета» откровенно напоминала. Сука, неужели опять? Да за что это все мне?
Я осторожно, чтобы случайно не громыхнуть поставил ведра на землю. Следом отправились две лопаты. Одну я оставил себе — другого оружия у меня не было. Но в умелых руках и она сойдет. Это, конечно, не моя оставленная в родном мире трость, к которой я привык. Лопата и неудобнее, да и тяжелее. А я, покаместь, старый и немощный старик, пусть и с задатками на «ремиссию старости»… Ну, что ж: используй то, что под рукою и не ищи себе другое[65]!
И я, находясь настороже, принялся медленно двигаться на доносящиеся из кустов звуки. Подобравшись поближе, я аккуратно раздвинул ветки, покрытые молодой листвой, и едва не выругался вслух. На небольшой полянке творилось непотребное: долбанутый на всю голову утырок Варфоломеев, навалившись на лежащую спиной на земле Надюшку, одной рукой зажимал ей рот, а второй шарил под форменной курсантской юбкой, пытаясь разжать её судорожно сведенные ножки своим коленом. В «изголовье» стоял на коленях Толоконников, прижимая к земле заломленные над головой руки девчушки, которая, даже отчаянно брыкаясь ничего не могла противопоставить двум уродам.
— Коль, мож, не надо! А? — тихонько заныл Толоконников. — Подумаешь, послала! Пусть её… А? Припугнули чуток, и хватит… Нам же всем потом хуже будет!
— А ты чего, обосрался уже? — злобно прошипел Варфоломеев. — Держи крепче, урод, а не то вывернется! — шикнул он, когда Надюшка резко взбрыкнула в очередной раз.
— Ну её, а? — продолжал ныть Егорка, одновременно всем весом наваливаясь на руки девушки. — Она уже все поняла…
— В следующий раз будет знать, кого можно на х…й посылать, а кого нет! — И не подумал отпускать пленницу Варфоломеев. — Пусть отведает, сучка, настоящего мужского хера! Да и кто здесь за эту сиротину впряжется? Не ссы, Егорка — мой папахен всю эту богадельню запросто вздрючит!
Ну, сука, у меня прямо кровь в жилах вскипела и бросилась в лицо. А я, старый дурень, все еще надеялся, что перебесятся мажорики, да и утухнут сами по себе! Зря, значит, надеялся… Таких только «через кровь и боль» научить чему-то можно! Нет, убивать я их не собирался, но вот сломать пару ребер черенком лопаты мне вполне еще под силу!
Я осторожно, чтобы не трещать сломанными ветками, продрался сквозь густые кусты и, коротко размахнувшись, со всей дури проложил лопатой прямо меж лопаток Варфоломеева. Ну, это для меня оно «со всей дури», а на деле не так уж и сильно вышло. Во всяком случае, дух я из говнюка я так не вышиб.
— А-а-а! — завопил во всю глотку ушлепок, отпуская руку, закрывающую рот Надюшке.
— А-а-а! — присоединилась к
