— Что это ты говоришь, внук?— сердито посмотрела на Эдика Олимпиада Серафимовна. Потом дальнозоркими глазами прицелилась к дорожке, идущей от калитки к дому. — А это еще кто? Что за особа?
Эдик тоже посмотрел в сад. Потом рассмеялся:
— А вот и развязка! Так я и знал!
Она шла к дому, неуверенно оглядываясь по сторонам, и комкала в руке какую-то бумажку, должно быть, с адресом. Сидящие на веранде удивленно переглянулись: в доме не ждали гостей. А меж тем она была уже возле веранды, женщина лет сорока с небольшим, когда-то яркая, волнующая брюнетка, а теперь слегка поблекшая, но все еще красивая, уверенная в своей женской привлекательности и силе. В руках у женщины был небольшой, сильно потертый чемоданчик и хозяйственная сумка.
Задержалась возле крыльца, оценивающе оглядела кирпичный особняк, опоясанный кольцевой верандой, пристройки, разбитый под стенами цветник, вьющиеся по столбикам растения, покачала головой. Мол, хорошо живете, богата Потом поднялась по ступенькам, вошла на веранду, достала платочек из хозяйственной сумки, вытерла мокрый лоб:
— Уф. Жарковато. Пока доберешься, и дух вон. Доброго здоровьица вам всем.
— Вы кто? — чуть приподнялась из плетеного кресла Олимпиада Серафимовна.
— Алевтина я. Кирсанова Алевтина, — приехавшая слегка поклонилась. — А вот вас не знаю, уж извините.
— А… — Олимпиада Серафимовна обессилено опустилась обратно в кресло.
— Ах, Алевтина! — Вера Федоровна недобро прищурилась.
— Как Алевтина? — И Наталья Александровна посмотрела на Майю. — Мать, что ли?
— А где ж моя девочка? — женщина обвела глазами сидящих на веранде. — Где ж Маруся моя? Соскучилась я.
— Как где? — не поняла Олимпиада Серафимовна. Потом кивнула на Майю. — Вот сидит ваша дочь. Что это с вами?
— Какая ж это дочь? — Алевтина, прищурившись, посмотрела на девушку. — Это нашего завуча дочка, Вероники Юрьевны. Это Майечка Николаева. Здравствуй, дочка. А где ж моя Маруся? Вы с ней вместе, что ли сюда приехали? Это хорошо, это правильно. Чем тебе по гостиницам, лучше здесь, места много. Хороший дом, богатый.
— Как это Майя? Как это дочка завуча? — взвизгнула Наталья Александровна. — Что вы такое говорите?
— Что слышала, — зло сказала вдруг Вера Федоровна. — А вы, дуры, имущество делите. Дуры.
Егорушка испуганно заморгал, а Эдик вдруг рассмеялся:
— Объясняю ситуацию: эта девушка не Маруся Кирсанова. Она случайно нашла ее сумочку и была ошибочно принята за другую.
— Как это? — Олимпиада Серафимовна взялась рукой за грудь. — Как это была принята? А что ж она? Почему ничего не сказала?
Майя, наконец, обрела голос:
— Я говорила. Георгию Эдуардовичу говорила. Он обещал. Он хотел, чтобы Нелли Робертовна сама все уладила…
— Самозванка! — прерывая ее, визгливо закричала Наталья Александровна. — Ты наглая самозванка!
Тут и Настя пришла в себя:
— Я ничего не понимаю. Какая еще Майя?
Но хуже всех пришлось медсестре Валентине. Она бухнула на стол поднос с чашками, зло посмотрела на Эдика:
— И вы молчали!
— Да, в самом деле, Эдик, почему ты молчал? — обратилась к тому и Олимпиада Серафимовна. — То есть, как молчал? Откуда же ты все это знал? Знал и молчал?!
— Из чувства сострадания, — тут же нашелся красавец. — Сбили девушку машиной, так на ноги сначала поставьте.
— Ты врешь! Ты все врешь! — закричала Настя. — Ты… Ты… Ты…
— Так, где ж Маруся-то? — Алевтина не понимала всего это шума. Ну и что, что Майя, дочка завуча здесь? Она, Алевтина, хочет в первую очередь видеть свою дочь, за тем и приехала, вызванная срочной телеграммой. И Алевтина Кирсанова повторила: — Где ж Маруся-то? В доме, что ль?
— Видите ли… — Наталья Александровна зло прищурилась. Потом торжествующе завершила фразу: — А вашей дочери, судя по всему, здесь нет!
— Как это нет? Как это нет? Ох! — Алевтина присела на плетеный стул. — А где ж она? Где?
— Надо, по всей видимости, у Эдика спросить, — усмехнулась Наталья Александровна.
— А я знаю? Да, мы вместе сошли с поезда, поехали ко мне, несколько дней провели вместе, а потом она ушла.
— Ушла? Куда ушла? — взволнованно спросила Марусина мать.
— Вам виднее, — сказал Эдик. — К родственникам, должно быть. Раз здесь ее нет…
— К тетке, что ль, ушла? — Алевтина снова обвела взглядом присутствующих. — А Оля где? Ольга Сергеевна?
— А Ольга Сергеевна в тюрьме, — словно забивая гвозди, отчеканила Наталья Александровна.
— В тюрьме? Как это? Да что ж у вас тут происходит!?
Олимпиада Серафимовна немного пришла в себя, перестала держаться рукой за сердце, поскольку Валюша не спешила за капельками. И пожилая дама попыталась как-то уладить конфликт:
— Вы успокойтесь, уважаемая. Успокойтесь. Поскольку вы теперь член нашей семьи… Поскольку…
— Нет, вы мне Марусю сыщите! — прервала ее Алевтина. — Тетке надо срочно звонить. Вот.
— Телефон не отвечает, — невозмутимо сказал Эдик. — Я звонил. Маруся, должно быть, еще в пути.
— Ох.
Алевтина покачала головой: что ж делать? Дочери нет, Ольгу в тюрьму забрали. Никого больше не знает в этой Москве. Что делать?
— Вы не волнуйтесь, — заговорила Настя. — Давайте чаю?
Алевтина молча кивнула. Медсестра Валя зло швырнула тряпку на пол:
— Ну, уж, вы теперь сами! Ну и дом! Та не та, эта не эта! Изоврались все!
— Кто бы говорил! — съязвила Наталья Александровна. — Да тебе здесь и в самом деле теперь не место.
— Ну и пожалуйста! Сегодня же уеду домой!
Валя от обиды закусила губу. Вот тебе и дом, вот тебе и золотая жила! Надо идти вещи собирать. А какие вещи? С чем приехала, с тем и уйдет. С пустыми руками. Ну, ничего, она им всем еще покажет! Только до следователя добраться!
Проводив медсестру торжествующим взглядом, Наталья Александровна обратилась к расстроенной матери:
— Алевтина, как вас по отчеству?
— Да уж, по отчеству! — махнула рукой та. — Васильевна.
— Алевтина Васильевна теперь сама разберется, что и как. И по хозяйству ей не привыкать хлопотать. Так ведь?
— Я все об дочке. Ну, куда девалась? Телеграмму отбила, все как положено. Мол, все хорошо, мама, доехала нормально, ни о чем не беспокойся. И тут другая телеграмма: срочно приезжай. От сестры.
— От какой сестры? — удивленно подняла брови Олимпиада Серафимовна.
— Как от какой? От Ольги.
— Постойте. Ольга… Ольга Сергеевна? Ох! — Олимпиада Серафимовна снова взялась рукой за грудь. — Вот так драма! А почему мы ничего не знали?
