ореховые глаза, в которых впервые за тридцать лет я сумел вызвать волнение: они влажнеют, слезы накапливаются над нижним веком. С тебя достаточно, с меня тоже, давай звони в аварийную гравиходов. Триумф не удался. Грустно. Я не создан для сведения счетов. Вот сидит, еле сдерживая слезы, моя давняя полувыдуманная любовь, и я уже чувствую себя преступником. Конец игре.
— Вы… счастливы с ней?
— Нет, Элина Максимовна. Я делал ее в каком-то угаре, не понимая, что затея обречена. Чтобы полюбить ее, надо было поместить ее на ваше место и окружить вашей славой, и чтобы я ждал у служебной двери, и чтоб мне было двадцать восемь.
— И, может быть, чтобы она относилась к вам так же, как я?
Мстит… Как это сказано у поэта? Вечно женственное… Чтобы она простила, мне надо бы привести к порогу ни в чем не повинную Эли и деструктировать, обратить в лужу студня. Но потерпите, Элина Максимовна, эта история кончится лучше, чем вы предполагаете, и, может быть, мы станем величайшими друзьями. Ибо крепка дружба, основанная на ностальгии по прошлому.
— Существует категория мужчин с собачьим характером, но я, к сожалению или к счастью, не из их числа и не целую бьющую руку. Мне нужны были вы, но с ответным чувством, с лаской, преданностью, полным пониманием. Двойник все это смог.
— Кажется… кажется, мне все ясно, — звонко расхохоталась она, и Андрей Ильич порадовался, что Элина оттаивает.
— Слишком много сладкого, а?
— Н-не совсем.
— Так в чем же дело?
— Я уже говорил: в отсутствии служебной двери живого театра.
— Ого, как вы тщеславны! Неужели я вам понравилась только потому, что была известной актрисой?
…Это уже шутливый турнир. Как хорошо, хорошо! Если бы все сложилось иначе, жестче, я бы, наверное, испытал сегодня темное ликование, а потом долго мучился бы раздумьями. Чего доброго, возненавидел бы бедняжку Эли.
— Нет, просто понятие «вы» складывалось из всего. Внешности, голоса, умения расцветать на сцене, ума, славы…
Она заговорила о другом. Глядела словно внутрь себя, мечтательно и стыдливо:
— Я вдруг почему-то представила себе театр двойников… Я раздваиваюсь, учетверяюсь, и каждая моя новая ипостась воплощает иную черту характера героини. Представляете? Ведь в каждом из нас существуют несколько «я», и вот все они выходят наружу, спорят между собой…
Будто всплыв из глубины зеленых осенних вод, ее взгляд вернулся к миру и вновь обрел Андрея Ильича, веранду, снимки.
— Мне было очень интересно опять познакомиться с вами… Андрей. Если позволите, я вызову платформу.
«Хэппи энд», — только и успел подумать он, услышав топот, шелест и смех в малиннике.
Вылетела на дорожку, перепугав Кудряша и чуть не осыпав лилии, Элина молодая, босиком, в блузке узлом на пупе и брезентовых шортах. На шее у нее стетоскопом болталась кувшинка. Изображая мимикой непосильный труд бурлака, Эли тащила за руку молодого мужчину, одетого еще более скудно, зато с мокрыми брюками через плечо.
— Папа! Рей упал с лодки и не хочет в этом признаваться!
Затем они заметили гостью. Эли выпустила руку Рея и стала рядом с ним — голенастым, чуть сутулым, с черными огнями под карнизом лба двойником двадцативосьмилетнего Андрея Ильича.
Чудо
Гравиход опустился, подмяв одуванчики. Вся семья отставила недопитые стаканы и смотрела, как приближается незнакомый мужчина.
Он шел по колено в траве меж двумя рядами яблонь — старый и крепкий, одетый в черную кожу. Углы его рта были навсегда опущены, улыбка только приподнимала губы над передними зубами; седой «ежик» подползал к самым бровям и шевелился вместе с ними.
Мужчина остановился перед чайным столом.
В пышной раме жасминовых кустов сидело семейство из трех человек. Массивная рука Максима держала на краю стола дымящуюся трубку; Ольга, жена Максима, приветливо улыбаясь, придвигала четвертый стул; Родион, шестилетний сын хозяев, прибывший на отдых из учебного города, откровенно любовался кожаным костюмом гостя.
— Садитесь, — сказал Максим. — Можете сразу рассказывать, потом пить чай. Можете наоборот или одновременно. Можете ничего не рассказывать, но чаю вы выпьете.
— Ладно, я буду одновременно, — сказал старик, пряча под стол острые длинные колени. — Тем более, очень люблю зеленый сыр.
— Мед с нашей пасеки, — вставила Ольга.
— Моя фамилия Бхасур. Рам Анта Бхасур, из Совета Координаторов. Старший консультант отдела настроений.
— Чем можем служить?
— Только одним: постарайтесь не удивляться, что бы вы ни услышали. Примите все как должное.
— Вообще-то я люблю удивляться, — ответил Максим. — Но, если вы хотите, попробую этого не делать.
— Надеюсь, ничего неприятного? — осведомилась Ольга, подвигая вазочку с вишнями.
А Родион допил чай, держа стакан обеими руками, буркнул что-то маловразумительное и умчался в дебри сада — ловить жуков или играть, лихо отсекая палкой головы крапивы и лопухов.
— Итак, — начал старик, добравшись до вишен, — итак, меня привела к вам статистика. Вы оба талантливые люди и прекрасные работники в своих областях, на вашего сына уже обратили внимание руководители учебного города. Прекрасное здоровье. Уравновешенная психика. Одним словом, ваша семья признана самой счастливой на Земле.
Максим добродушно засмеялся, помотал своей крупной кудрявой головой, головой ребенка и атлета:
— Попробую, попробую не удивляться!
Ольга же только смотрела в маленькие сверлящие глаза Бхасура, смотрела, почти не мигая. Может быть, шевельнулось в ней древнее поверье: нельзя искушать судьбу, нельзя прямо говорить людям, что они самые счастливые в мире…
— Что же, вы хотите, чтобы мы поделились с вами счастьем? Милости просим. Если, конечно, у вас есть машина, которая позволит это сделать.
— Нет. У меня есть другая машина. Портативный реструктор.
Воцарилось молчание. Две осы без зазрения совести полезли в розетку с медом, и никто их не прогнал. Максим выпустил клуб дыма и долго смотрел, как он расплывается под жасминовым куполом, обращаясь в длинные легкие волокна, в прозрачные нити. Ольга вздрогнула от последних слов так, что чуть не опрокинула стакан, и принялась вытирать лужицу на столе.
— Значит, вам удалось добиться портативности? — заговорил наконец Максим.
— Как видите.
— И мы должны быть вашими кроликами?
— Почему же кроликами? В конце концов люди испытывали на себе даже действие вакцин. А реструктор не только не причинит вам вреда, но даже… Только с одним условием: пользоваться самим, но никому не передавать.
— Хорошо, — ответила Ольга. — А вы будете следить за нашими настроениями?
— Вы же привыкли, что Медицинский мозг следит.
— Но он обнаруживает себя только при сильных отклонениях от нормы, когда есть опасность для здоровья.
— А мы и тогда не вмешаемся. Просто заберем машинку. Но я не думаю,
