Дарби помедлил, словно был уверен, что она должна помнить о том случае.
Генриетта вопросительно уставилась на него, стараясь не выказывать чрезмерного любопытства.
— Она швырнула ломоть ростбифа через стол прямо в моего отца. К сожалению, перед этим она успела намазать мясо хреном, — бесстрастно продолжал Дарби. — Кусочки хрена попали в правый глаз человека по имени Коул, младшего сына архиепископа Коула. На некоторое время его зрение сильно ухудшилось.
— Вот как, — пробормотала Генриетта. Он ритмично раскачивался на каблуках.
— Видите ли, я до сих пор не понимаю, как можно было жить с такой склочной особой, как моя мать. Она была абсолютно несдержанным человеком и бесцеремонно швырялась всем, что ей попадет под руку. Но, как ни странно, это ничуть не волновало моего отца, поскольку вскоре после ее смерти он женился на столь же сварливой женщине с удивительно сильными руками. Последнее Рождество в жизни моей мачехи прошло на редкость весело: она потешила свой нрав, швырнув супницей в викария. Поэтому я несколько тревожусь за Джози. Она, похоже, унаследовала материнский темперамент.
Генриетта тяжело вздохнула.
— Но, сэр, ведь именно я окатила водой Джози. Сомневаюсь, что смогу внушить кому-то принципы послушания.
— Напротив! Вы без труда умеете владеть собой. И можете просто внушить Джози необходимость добиваться цели более цивилизованными способами. Взять хотя бы ваш грациозный обморок за ужином.
От его медленной улыбки у нее, казалось, расплавились все внутренности.
Генриетта вспыхнула.
— В тот момент это казалось вполне уместным.
— Вот и обучите Джози кое-каким, по возможности бесшумным, приемам. Буду безмерно благодарен, если придется слышать фразу «бедная сиротка» не более одного-двух раз в год.
— Придется попробовать.
К счастью, Бартоломью Батт только что опубликовал новую книгу, и Генриетта собиралась заказать ее в ближайшее время. Возможно, там она найдет какие-то советы относительно чрезмерной вспыльчивости детей.
— Вот и прекрасно.
Его лицо прояснилось так молниеносно, что Генриетта неожиданно для себя задалась вопросом, так ли он равнодушен, как желает показать.
— Вы вполне уверены, что желаете жениться на мне, мистер Дарби? По-моему, это нечестно по отношению к вам. Выходя за вас замуж, я получаю детей. Но при этом совершенно уверена, что вам по силам нанять хорошую няню или гувернантку, которая сумеет научить ваших сестер приличным манерам, и при этом гораздо быстрее и лучше, чем я, — пробормотала она, опустив глаза. — У меня тоже характер не из легких.
Дарби сел на диван рядом с ней. Краем глаза она заметила, как тонкая ткань обтянула мощные мышцы бедер.
— Но я тоже кое-что приобрету от нашей сделки, — заверил он. — Вы необычайно красивы, умны, и мне даже нравится жесткая прямота, которую вы временами проявляете. Кстати, не думаете, что вам следует называть меня Саймоном?
Генриетта долго молчала, прежде чем поднять голову.
В его глазах сверкало такое лукавство, что ее обдало жаром. Как он может хотеть ее? Никто никогда…
Он поцеловал ее нежно, едва коснувшись губами. И она растаяла.
Он хотел ее. Теперь она была уверена в этом.
Глава 32Мед… Нектар богов
Ничего не поделаешь, заснуть не удавалось.
Эсме широко раскрытыми глазами смотрела в потолок.
Кровать никогда еще не казалась такой большой и такой одинокой.
И она была голодна. Она все время хотела есть, что, впрочем, неудивительно для ее состояния. Но этот неотступный голод, словно орудие пытки, терзал внутренности и твердил, что она ни за что не заснет, пока не съест тост с маслом.
Конечно, можно позвонить и разбудить несчастного слугу, которому придется подниматься наверх, а потом идти вниз, на кухню, и готовить ей тосты. Но она не из таких хозяек и никогда не третировала слуг без всякой на то необходимости.
Но к чему ей сейчас спорить с собой?
В конце концов, у нее имеется раб, не так ли?
Недаром она — нимфа Калипсо, а там, на крошечном острове, в хижине садовника… идея! Пусть садовник и готовит ей тосты. Он не имеет права жаловаться, что она разбудила его, или утверждать, что она жестокая госпожа. Пусть попробует… что-нибудь выкинуть, и его немедленно выбросят с острова, велев убраться.
Она с трудом отыскала ротонду при свете единственной свечи и очень долго надевала башмаки. Обычно их застегивала горничная, поскольку Эсме больше не могла дотянуться до собственных щиколоток, но она решила и эту задачу, оставив пуговки не застегнутыми.
Наконец, она потихоньку вышла из комнаты. Дом был большим, и каждый звук отдавался эхом от стен. Эсме прошла по коридору в вестибюль. Черно-белые мраморные плитки холодно сверкали в лунном свете. Эсме подошла к входной двери, но оказалось, что Слоуп запер ее на ночь. Тогда она повернулась, прошла через Розовую гостиную и выскользнула из боковой двери в оранжерею, производя не больше шума, чем мышка, бегущая по знакомой тропинке.
Снаружи было не слишком темно, потому что луна, похожая на отрезанный с одной стороны кружок лимона, ярко сияла на небе. Перед ней простирался газон, ведущий прямо в розарий. Сейчас в нем было нечто странное и почти магическое. Где-то заливалась ночная птица, то и дело замирая и снова принимаясь петь, словно забывая и вспоминая мелодию.
Эсме принялась осторожно спускаться. Башмаки оставляли маленькие темные следы на инее.
В хижине, разумеется, царил полный мрак. На какой-то момент Эсме стало совестно. Себастьян, должно быть, устал после тяжелого дня. Ему нужно выспаться. Но она проделала такой долгий путь и не уйдет без своего тоста!
Эсме подошла к двери и постучала. Но ответа не получила. Ну разумеется, ведь хозяин спит. Она снова постучала. Молчание.
Может, он в деревне? Но паб давным-давно закрыт!
Эсме злобно прищурилась. Он нашел потаскуху, которая занимается его образованием.
Больше не церемонясь, она толкнула дверь и вошла.
Ей стало не по себе от того облегчения, которое разлилось по телу при виде укутанного в одеяла Себастьяна. Свет, струившийся сквозь открытую дверь, падал на плечи и прядь взъерошенных, почти белых волос. Рядом с кроватью вверх обложкой лежала раскрытая «Одиссея».
Она шагнула вперед, не заботясь о том, что каблуки гулко стучат по деревянному полу.
— Себастьян. О, Себастьян…
Он заворочался, но не проснулся. Поэтому она коснулась его плеча.
— Себастьян! Просыпайся! Я есть хочу!
— Мгм, — промычал он.
Она стала трясти его. Нет, это хуже, чем будить ребенка!
