в… тоже мне, тули-па. «Ну пожа-а-а-луйста», – передразнил Кейр. – Слышали бы тебя сейчас Правители… что бы они с тобой сделали за такие словечки, как полагаешь? А?
– Кей-хр-р…
Тот вздрогнул. Особенно высокая волна разбилась о подножие чёрного утеса, окатив Кейра с ног до головы каскадом ледяной белоснежной пены, и он непроизвольно затряс головой, по-звериному отряхиваясь и рассыпая тучи брызг с насквозь мокрой шкуры. Свирепый горько-солёный ветер вроде бы немного ослаб; из-за горизонта наконец показался край огромного, тёмно-малинового солнечного диска.
– Чёрт с тобой… живи уж, лопоухий, – Кейр разжал ладони. – Я тебе всё-таки пока не Вильф. Но не забывай своё место, ага? Я ещё позволяю называть себя по имени, но если у меня хоть когда-нибудь будут проблемы из-за тебя…
– Не будет, хр-р… не будет, – прохрипел тот, прикрывая трясущейся окровавленной лапой страшную крысиную морду.
– Так вот если они всё-таки будут… – договорил Кейр, выкручивая напоследок обвислое перепончатое ухо. – То ты просто знай, что у тебя тогда проблем будет гораздо, гораздо больше…
* * *
– Я так рад, что с тобой всё в порядке, – сказал Женька, обнажая в улыбке крупные кривоватые зубы и ковыряя носком ботинка похожий на гигантское щербатое блюдо канализационный люк около бело-жёлтой зебры пешеходного перехода. – У меня ведь кроме тебя в этом классе вообще друзей никогда не было… а теперь со мной никто и сидеть вместе не хочет… Знаешь, тётя твоя и Татьяна Петровна всю Лугу тогда на уши поставили. Ещё полиция в школу приходила, допрашивали всех… кроме Серого, правда, того папашка отмазал…
– А допрашивали-то зачем? – с ноткой недоумения переспросил Тим.
Они стояли рядом с заклеенной пёстрой бахромой многочисленных рекламных листков автобусной остановкой у застеклённой витрины универмага, и мальчик вот уже пять минут не отрывал взгляда от кирпичного дома на противоположной стороне улицы. Окно рядом с обшитым серым истрескавшимся деревом застеклённым балконом на пятом этаже было распахнуто настежь, словно исполинская пустая глазница, и Тим чувствовал, как у него неприятно влажнеют ладони. Значит, тётка уже дома…
– Говорили, что ты, может, утопился… – Женька стащил с себя мешком висящий на нём малиновый пиджак, сразу же сделавшись похожим на длинного нескладного жеребёнка. – В смысле, что рассматривается такая версия. Ну и спрашивали, там… про отношения с одноклассниками и всё такое. Труп искали…
Тим проводил взглядом лениво, словно большая улитка, прошуршавший мимо маршрутный автобус с мутными, давно не мытыми стёклами. Родной город, наполненный негромким гулом редких машин и насквозь пропитанный душным теплом приближающегося лета, показался мальчику вдруг насупленным и каким-то тусклым, словно бы слегка припорошённым едкой сероватой пылью: прижатые к земле низенькие здания с забранными частыми решётками окнами на первых этажах, змеящиеся по асфальту кривые чёрные трещины, сквозь которые робко проглядывали чахлые тёмные травинки… «Это просто оттого, что я сейчас пойду туда», – подумал Тим, и запястья сразу же мучительно закололо от этой мысли. Ему внезапно со страшной силой захотелось назад, под прохладные каменные своды Цитадели, в гулкую сумеречную фиолетовую темноту… «Дурак, – сказал себе Тим. – Ты что, боишься, что ли?»
Нет, конечно. Просто тошно…
– Глупости какие, – он пожал плечами, с деланным равнодушием складывая руки на груди. – С чего бы это мне топиться-то, Жень? Я что, по-твоему, похож на слабака? – мальчик прищурился на медный диск вечернего солнца и вдохнул густой запах шашлыков и жареных пирожков, тянущийся из завешенного тяжёлыми зелёными бархатными занавесками открытого окна маленькой кафешки Знапротив.
– Ты как-то… очень изменился, Тимка, – парнишка снял с переносицы очки, растерянно протирая их рукавом рубашки, и Тим внезапно понял, что за последние полгода совершенно отвык от того, как звучит его имя. Словно бы оно давно уже принадлежало не ему, а кому-то абсолютно постороннему. А может быть, так оно и было? – Тебя… тебя в какую-то другую школу перевели, да?
– Вроде того, Жень, – Тим отвёл глаза, проклиная себя за отчего-то внезапно нахлынувшее смущение – как будто он сейчас был перед Женькой в чём-то виноват. Вот ведь глупости какие… – Я в Питер переехал, бываю здесь теперь только наездами…
Тот покивал и рассеянно пнул выкрашенный снизу белой краской высокий бетонный фонарный столб.
– А у меня, это… отчим опять из рейса вернулся, – проговорил он, разглядывая чёрно-оранжевую ленточку, прицепленную к дверце припаркованного у обочины двухместного автомобильчика, круглого, как божья коровка. – Теперь что ни вечер, то скандал… вечно попадаюсь ему под горячую руку, – мальчик отвернулся. – Ну да тебе неинтересно, наверное. Ещё и Серый, сволочь, постоянно заставляет делать за него испанский. Я один раз отказался, так он…
– Серый к тебе больше не полезет, – покачал головой Тим.
– Почему это ты так думаешь?
– Просто поверь… – мальчик усмехнулся, стряхивая с рукава прозрачный комочек тополиного пуха. – А насчёт отчима, ты, ну… береги себя, ладно? Может быть, всё и устаканится со временем…
За распахнутой настежь железной дверью полутёмного подъезда было прохладно и душновато, как в погребе. Около поблёскивающих почтовых ящиков пахло жареным луком из квартиры напротив; чем-то затхлым привычно тянуло от мусоропровода. Тим с некоторым сомнением бросил взгляд на старенькую тряскую кабинку лифта, покачал головой и пошёл вверх по узкой бетонной лестнице пешком. На выкрашенных светло-зелёной краской стенах кое-где виднелись вкривь и вкось наклеенные рекламы служб такси и фирм по установке натяжных потолков, похожие на газетные вырезки. На подоконнике в пролёте пятого этажа стоял большой глиняный горшок с круглым, как маленький бочонок, кактусом, а к перилам напротив была примотана проволокой пустая консервная банка из-под зелёного горошка, в которой виднелось несколько затушенных окурков. В воздухе ощущался слабый запах ещё не успевшего выветриться сигаретного дыма.
Мальчик передёрнулся, вспомнив, как он, всхлипывая от унижения, стоял здесь в тот день босой. Как горела кожа на щеках от тёткиных пощёчин. «Чтобы хамить не приучался…»
«Теперь-то уж я с тобой по-другому поговорю, – подумал Тим, сжимая кулаки и чувствуя, как вновь начинает жечь запястья и как покалывает кончики пальцев с медленно удлиняющимися когтями, между которыми запрыгали горячие светящиеся искорки. – Теперь ты мне за всё ответишь…»
Всем телом ощущая колотящую его мелкую нервную дрожь, мальчик позвонил в знакомую, обитую потрескавшимся чёрным дерматином дверь.
Появившаяся на пороге квартиры немолодая женщина в клеёнчатом кухонном фартуке поверх старого махрового халата с закатанными рукавами открыла, явно даже не потрудившись сперва посмотреть в дверной глазок. Встретившись взглядом с Тимом, та судорожно ахнула и выронила на пол сероватое вафельное полотенце в мелкую клетку, которым вытирала мокрые руки.
– Тимка… – срывающимся голосом произнесла она. – Господи… живой…
Женщина зажала себе ладонью рот и непроизвольно отступила
