на жизнь «за линией фронта», хотя я еще не понимал, почему вообще шла война и кто в ней участвовал. Война, как и для большинства детей в моем возрасте, проявлялась в различной форме, чаще всего связанной с суматохой, спешкой, в меньшей мере со страхом. Почти каждый день осуществлялись бомбардировки, поэтому ночи часто были очень беспокойны. Днем и ночью ревущие сирены предупреждали о воздушных нападениях, чтобы мы могли успеть найти укрытие. Неприятнее всего были ночные тревоги, которые прерывали глубокий сон, чтобы мы могли быстро добежать до бункера. Не всегда это удавалось. Бомбардировки и ярко светившиеся так называемые «рождественские елки» на небе, из-за которых ночью было светло как днем, производили крайне угрожающее впечатление. В особенно напряженных ситуациях, например, когда мы не успевали вовремя спрятаться в бомбоубежище, родители испытывали сильный страх. Теперь меня удивляет, что я не ощущал при этом опасности. Однако по сей день я чувствительно реагирую на громкий вой сирен, несмотря на то что они уже не выполняют функцию военной тревоги.
Следующие воспоминания, связанные со Второй мировой войной, начинаются после эвакуации моей мамы и нас, четверых детей. Сначала мы отправились к бабушке и деду в Исполиновы горы в Силезии. Оттуда в конце 1944 года, после многодневных скитаний, нас забросило в маленькую деревню в Нижней Баварии. Там, со вступлением американских войск, мы встретили окончание войны. Разговоры в это время постоянно велись о «русских». О французах и англичанах, которые также заняли большие части Германии, мы, дети, ничего не узнали. Только позже они попали в наше детское сознание.
Тем не менее со временем у меня появилось размытое представление о том, что внутри Германии есть «границы» (союзников), которые чаще всего можно было нелегально пересечь только ночью или при тумане. Это многократно удавалось моему отцу, оставшемуся в Берлине, благодаря чему он в итоге смог легально перевезти семью из американской зоны оккупации в советскую. Политические соображения не играли при этом никакой роли, просто берлинский район Хоэншёнхаузен, в котором мы жили до войны, перешел под советский контроль.
Возвращение в Берлин, теперь уже в Восточный Берлин
На обратном пути в Берлин при переходе через границу мы встретили нашего первого «русского», советского солдата. Он был еще почти ребенком, но уже должен был охранять и контролировать важную границу, свою границу. Самое большое впечатление производил его автомат, по-видимому АК.
Окончательная победа союзников над гитлеровской Германией принесла солдатам - это было доступно и нашему детскому восприятию - различные свободы и ограничения. Американские солдаты быстро подружились с немецкими девушками, русские, как правило, появлялись в общественных местах только «под защитой»: чаще всего отрядами, на грузовиках или маленькими группами на спортивных площадках. Нередко еще в 1946-1947 гг. можно было увидеть, как они выступали на публике, играли на губной гармонике и танцевали. Иногда немки также спонтанно присоединялись к танцу. Это мирное сосуществование победителей и немцев выглядело в наших детских глазах совершенно нормальным, ведь оно создавало атмосферу спокойствия.
Как на Востоке, так и на Западе присутствие солдат входило в порядок вещей - во всяком случае, нам так казалось. В Восточном Берлине, где мы снова жили с 1946 года, солдат можно было увидеть довольно редко, поскольку они, как правило, проживали в казармах. Более того, советские офицеры и дипломаты жили в изоляции от населения в специально огороженных районах, куда немцы могли попасть только при наличии разрешения.
Для публики в целом послевоенные взаимоотношения между немцами и союзниками были в принципе ненапряженными, хотя при окончании войны, во время взятия Берлина советскими войсками, большое число женщин стали жертвами насилия. Об этих моментах многие вспоминали с ужасом. Впрочем, зачастую речь шла и о ситуациях, в которых советские солдаты оказывали свою помощь. За любые нападки солдаты вскоре стали строго наказываться.
На наше послевоенное восприятие поначалу сильно влияли негативные оценки советских солдат. По большей части они основывались на случаях, о которых рассказывали наши родители. Фактически именно они на протяжении нескольких лет определяли наши воспоминания, хотя мы, дети, знали «русских» (для многих взрослых они были бывшими «противниками») скорее с их человеческой стороны. Таким образом, в обществе имелось двойственное отношение к русским (советским солдатам). Всё, что происходило наряду с этой «нормой» в ходе советизации восточной части Германии и возмутительных акций произвола при участии правительства СЕПГ и советских сил безопасности, мы смогли постепенно осознать - так же, как и преступления СС и вермахта, - только повзрослев. Однако тот факт, что преобладающая часть граждан ГДР была оппозиционно настроена к собственному правительству и тем самым также к «русским», с конца 40-х - начала 50-х гг. стал оказывать всё большее воздействие и на наше отношение к Советскому Союзу. Поэтому в школах обязательный предмет «русский язык» не пользовался особой популярностью. Мотивации для его изучения не хватало.
Тем не менее летом 1953 года это внешне мирное сосуществование русских и немцев изменилось с моей, еще детской точки зрения школьника радикально: недовольство восточноберлинских строителей на Сталин-аллее[66] увеличением норм выработки сначала вылилось в демонстрации с требованием повышения зарплаты, а затем, 17 июня, внезапно превратилось во всеобщую забастовку, направленную против правительства ГДР. В этой ситуации против протестующих были брошены танки Советской Армии, которая жестко подавила восстание. После этого советских (а не восточногерманских!) солдат еще долго можно было увидеть на улицах Восточного Берлина.
Благодаря этому событию мне и моим ровесникам (я уже учился в 10-м классе) впервые по-настоящему стала очевидна реальность раскола Германии, разрыва между западной и восточной оккупационными зонами, а также между очень большой частью общества и правительством ГДР. Отношение к советским оккупационным властям и к Советскому Союзу в целом было,
вдобавок к общей антипатии ко всему «русскому» (на самом деле «советскому»), сильно испорчено. Казалось, что оно уже не сможет когда-либо снова нормализоваться. В такой атмосфере почти никто из школьников не хотел учить русский, смотреть русские либо восточногерманские фильмы или читать русскую литературу. Во многих случаях эта позиция скрытого бойкота была неоправданна. Но всё «русское», прежде всего, в подсознании отождествлялось с «советским» и поэтому изначально представало в негативном ключе. Хотя окончательный захват Берлина, взятие рейхстага и вынужденная капитуляция подавались как заслуги советских войск, в то же время выражением победы над Германией была также встреча с остальными союзниками на Эльбе, которая прочно закрепилась в общественном сознании.
В Берлине эта общая победа нашла воплощение в представленности главных противников, которым было передано управление четырьмя секторами - советским, британским, французским и
