Руку мне, помоги, помоги!
— Опять руку? Ладно, держи, дурачок.
Пыль и солнце в глаза. Жаркий пот на лице. Это хорошо. Это выходит наружу болезнь. Далее — сон, сладкий сон, уход в неведомое, куда меня зовет голос и ведет эта прохладная мягкая рука…
Чистый, светлый день. Горница. Стены дома сплетены из прутьев и обмазаны глиной. Местами штукатурка отвалилась и её необходимо подновить. Рядом с постелью — стол, на котором полным-полно каких-то плошек и пузырёчков. Запах трав, сырой глины и ещё чего-то, кажется — выделанной кожи.
Одеяло — чистое, мягкое, сшитое из разноцветных лоскутков. Под ним, где-то там должны быть мои ноги. Ощупаем…
Руки едва слушаются. Как отсохшие, ох…
Вместо ног — опять переплетенные прутья. Ну-ка, пошевелим пальчиками…
Смотри-ка, совсем не больно.
Колыхнулась занавеска. За ней кто-то есть… Сейчас она отодвинется…
— Проснулся! Рагна, он проснулся!
Её глаза похожи на два больших цветка… Кто ты, незнакомка? Я не знаю тебя…
Большой одноэтажный дом, как и все дома в поселке, стоит торцом против ветра. Его столбы и стропила из дерева, промежутки между ними густо заплетены прутьями ивы, снаружи и внутри густо обмазаны глиной. Венчает дом большая крыша из тростника и соломы. Ограда вокруг дома — чтобы крышу не объедали козы. Коров, овец и коз помещают тут же, в южной части дома, а очаг, на котором готовят пищу — в северной. Во дворе почти без перерыва пылает большая костровая печь; горшки, сырые и обожжённые, стоят под навесом.
Рагна, востроносая старуха с необычно живыми и молодыми, блестящими чёрными глазами, принесла и поставила на стол тарелку крапивного супа, к нему — горячую пшеничную лепешку и, в особой тарелочке — немного порубленной с чесноком и залитой простоквашей ливерной колбаски.
— На, поешь-ка, паренёчек. Как там твои ходилки? Не отвалились ещё? Ты осмотрела его, а, Тайра?
Та, кого она называет этим именем, (а слово "тайра" по-тагрски означает "ящерка"), прислонилась к одному из столбов хижины. Она покусывает прядку волос и с усмешкой и вызовом глядит на Тинча. Ей всего-то лет четырнадцать-пятнадцать, однако формами она походит на взрослую девушку. Её лицо можно назвать чересчур смуглым для жителей Тагр-Косса. Небольшой, чуть приплюснутый нос, чувственные губы, чуть опущенные вниз уголки рта; под узкими серпиками бровей — огромные глаза — миндалевидные, широко раскрытые, насмешливые… В накинутом на голову пуховом платке, одетая в широкое бесформенное платье, она, в первую минуту кажется Тинчу безобразно толстой, почти уродливой. Но в это время Тайра прекращает, наконец, выжидательно покусывать свои, ниспадающие из-под платка тёмно-каштановые волосы и изящной кошачьей походочкой направляется к постели больного.
4
Тинч ощутил прикосновение ко лбу всё той же ладони.
— Всё в порядке, жара нет, — низким, взрослым, совсем не девчоночьим голосом сказала Тайра. — Ну-ка, поглядим, как там поживают твои ноги.
Она приподняла одеяло и Тинч увидел, что стало с его ногами. Точнее, самих ног он не увидел — только мягкие лубки, сплетенные из прутьев.
— Сколько дней я так… валяюсь? — спросил он.
Тайра подняла пять пальцев и два. Неделю!
— А как же я… — поперхнулся, покраснев Тинч. Показал в воздухе указательным и средним пальцами — как будто пошёл.
— А так, — и Тайра, улыбаясь, достала откуда-то из-под одеяла бурдючок с широкой глиняной горловиной.
— Как захочешь — вот, теперь сам.
Тинч хотел было сказать что-то, но вместо этого махнул рукой — что уж там! — и потянулся за ложкой. Рагна и Тайра помогли ему приподняться и, подтянув заплетённые в прутья ноги, сесть на постели. С непривычки немного закружилась голова, рядом — близко-близко — мелькнуло лицо Тайры.
Её волосы приятно пахнут чем-то, кажется — ореховым маслом.
— Подкрепись немного, потом позовешь кого-нибудь из нас, — наказала девочка. — Сейчас тебе много есть нельзя, зато можно пить простоквашу. Попробуй, это вкусно!
Спустя три дня с ног сняли лубки, убрали овечью шерсть, размотали пропитанные бальзамом бинты, и Тинч впервые за эти десять дней увидал свои "ходилки" — жёлтые от сходивших кровоподтеков, худые, с повисшими, не подчиняющимися хозяину мышцами. Тайра — или Тайри, как теперь по-дружески называл её Тинч — осторожно, мягкой мочалочкой протёрла и прощупала каждый суставчик, не забыла ни одну, самую малую косточку.
— Пошевели-ка пальцами.
Это можно. Это я привык. И не больно совсем.
— Что-то туго идет. А так попробуй.
Она как-то по-особому захватила его ступню. Теперь было больно. Тинч не выдержал, дёрнулся. Даже очень больно.
— Понятно. Это надо будет размять. Больно? Пускай. Болит — значит заживает… Разминать сам будешь. Не разомнёшь как надо, придется костыли покупать. Понял?
Говорила она с каким-то странным акцентом, не то келлангийским, не то элтэннским. Везет мне на иностранок, усмехнулся Тинч.
— Ты чего это ухмыляешься?
— Да так… Вам заплатили за моё леченье?
— Заплатили сполна, не бойся. Ты у нас даже выгодный… Теперь давай-ка присядем. Вот так. Смотри внимательно.
Она усаживается напротив, на плетёном стульчике, на коленях у нее дощечка, к ней приколот листок бумаги, на котором нарисованы по кругу буквы.
— Положи ладони. Или просто возьмись руками. Так.
Они сидят, прижимаясь колени в колени, и это непривычно для Тинча.
— Теперь смотри точно в центр, на эту большую чёрную точку.
Она глубоко вздыхает, на миг прищуривает глаза, после чего округлым жестом, словно взмахнув крылом, помещает правую ладонь посреди круга. С этого момента её рука превращается в самостоятельное существо. Приподнимаясь на указательном пальце, она с шорохом скользит по шершавой бумаге, перебегая от буковки к буковке.
Тинч понял — из отдельных буковок слагаются слова, из слов — фразы. Тайра, как будто рука принадлежит вовсе не ей, с интересом вглядывается, что сообщит её указательный палец.
— Чего это ты? — наконец, не выдерживает Тинч.
— Вопрошаю духов. Тихо, не мешай.
Палец с прежним упорством порхает от буквы к букве. Временами он останавливается, замирая там, где в круге крупно написано "ДА". В это время губы Тайры слегка шевелятся. Тинч понимает: она задала вопрос.
— Ишь, разговорился! — хмурится она.
В конце концов, Тайра чуть наклоняет голову, словно бы прощаясь с кем-то невидимым и уронив руку с дощечки говорит:
— Всё! На сегодня хватит. Затылок не болит?
— Немного, — признается Тинч. У него и в самом деле слегка болит затылок и кружится голова.
— Это с непривычки. Пройдёт… Главное, они сказали, что кости целы, сухожилия не порваны, мышцы восстанавливаются. Тебя просто придавило… немного. Дней через десять плясать будешь!
— Как дней через десять? А работать?
— Вначале ходить научись, работяга!
Она расхохоталась, чему
