— Марк, они же ничего плохого ему не сделают, нет? — шумно выдыхает Лика.
— Нет, конечно. Ты что, — пытаюсь приободряюще улыбнуться. Разговариваю с ней как с маленькой, тогда как что-то царапается глубоко в груди. Я целую ее в рыжую макушку.
— Просто укол витаминчиков и все.
— Ненавижу уколы, — тихо усмехается она, и я чувствую, как Лика просто обмякает у меня в руках, оседая к полу.
Она теряет сознание, а я самообладание. Ловлю Рыжика в полете и уже ору благим матом, чтобы хоть кто-то чухнулся к нам в этой чертовой клинике с помощью.
Я оказываюсь в каком-то конченом кино. Врачи, медсестры, каталка, суета. И все перед моими глазами, но не со мной в главной роли. Лику куда-то увозят, а я остаюсь один.
Понимаю, где нахожусь, но не соображаю, что происходит. Под рёбрами какое-то вязкое чувство, мешающее думать, дышать и вообще двигаться.
Сажусь на мягкий диванчик, рядом с брошенным пальто Рыжика. Так и провожу хрен знает сколько времени, пялясь в один-единственный квадрат плитки на полу и сжимая в руках кремовый кашемир.
Не позволяю себе допустить ни единой мысли, что все происходящее сейчас станет самым дерьмовым в моей жизни.
Я планирую забрать Лику сегодня домой. И точка! Лучше и безопаснее, чем со мной ей не будет нигде...
— Марк, — мужской голос заставляет меня тут же подняться на ноги.
Тот самый лысый врач, с которым мы так радостно считали пальчики на УЗИ, теперь снова оказывается передо мной. Правда, он уже почему-то не улыбается.
— Как ребёнок и Лика? — хриплю, ощущая стук собственного сердца где-то в горле.
— Марк Викторович, нам лучше поговорить в моем кабинете, — док нервно поправляем лацканы своего идеально белого халата и взглядом указывает на лестницу в стороне от нас.
И меня накрывает. Ещё секунда в неведении и я точно свихнусь на хрен.
— И шагу не ступлю, пока не узнаю, что с моей женой и моим ребёнком, — цежу я, сжимая кулаки, в одном из которых все ещё держу кремовое пальто.
Врач вздыхает и мягко пытается подтолкнуть меня к лестнице, положив свою руку мне на плечо:
— Марк, прошу, пройдемте со мной.
— Да что за хрень?! — грубо сбрасываю с себя докторские лапы. — Почему нельзя нормально ответить мне, что происходит? Отведите меня к ней. Живо. Или я расхреначу репутацию вашей клинике к чертям собачьим.
Меня трясёт как от двухсот двадцати. Башка отказывается оценивать все адекватно. Мне нужно лишь одно. Увидеть ее. И черта с два меня кто остановит. Нагло делаю шаг в сторону тех дверей, куда увезли Рыжика. Но и док оказывается не промах. Резко осаживает меня, с силой ухватившись за мое предплечье и стопорит на месте.
— К ней нельзя. Она в родах.
Оторопело смотрю на лысого дядьку в белом халате. Он что? Долбанулся?
— Какие роды? Вы вообще адекватные? — сквозь зубы повышаю голос. — Ей рожать не раньше мая. Ау! На дворе зима. Или вы за дебила меня держите?
— Мне жаль. Но есть такое понятие, как антенатальная гибель плода.
Вижу в глазах доктора то, чего видеть не хочу. Но деваться мне некуда. Мои ноги врастают в пол, да и душа вползает туда же.
— Походу, это вы здесь дебилы, — слышу свой голос как за тысячу километров. — Какого «плода»? Вы тут че, огородники? Что, мать вашу, с моим ребёнком?
— Марк Викторович, сердцебиение ребёнка остановилось ещё в утробе. Я сожалею.
Смотрю на дока, а звуков из его рта не слышу. Он что то плямкает ртом, как рыба. В моей голове и ушах белый шум.
На какое мгновение моя жизнь становится как из кусочков. Там есть. Там нет... Я вроде даже кидаюсь на врача... Ору, что-то о том, что меня обязаны пустить к ней. Мелькают перепуганные лица медсестёр. Охрана.
И Толик, который просто за шкирку вытягивает меня из здания клиники.
Звиздец.
— Ваш отец приказал доставить вас домой, — бурчит амбал и пытается утащить меня к своей огромной чёрной тачке.
— Да пошёл он! Пошел ты! Все пошли! — ору в морозный воздух и, отпихнувшись от рук Толика, просто пятой точкой падаю на ледяные ступени перед входом в клинику.
И я не пойму, где сейчас холоднее: в эту ночь на улице или у меня внутри.
Опираюсь руками о свои колени и запускаю ладони в волосы.
Сжимаю их пальцами с такой силой, что темнеет в глазах.
И я просто безмолвно кричу.
& & &
Спрятав лицо в капюшон черной толстовки, я медленно прохожу по коридору с мерзко белыми стенами. Вокруг пусто. В душе пусто. В голове пусто. Я вообще теперь состою из пустоты.
Не помню, как провёл остаток этой кошмарной ночи, ставшей приговором всему хорошему, что только появилось между мной и Ликой. Вроде как просидел до утра в пустой комнате с бутылкой виски, тупо глазея на детскую кроватку. Убрать и выбросить не хватило сил.
Но сейчас, стоя перед дверью палаты, где лежит Лика, я буквально собираю себя воедино. Ей гораздо хуже, чем мне. И я должен быть сильнее, чем она.
Я неверующий. Но перед тем как повернуть ручку на двери и войти туда, мысленно прошу всех неведомых мне богов хоть как-то помочь.
В палате все такие же белые стены, шторы, мебель. Постельное на кровати тоже белое, как и больничная рубашка на полупрозрачной фигурке Лики. Поджав ноги к груди и обняв их руками, она неподвижно сидит на краю кровати. Рыжие волосы стянуты в тугой пучок на затылке.
Лика никак не реагирует на мое появление. Ни когда я вхожу в палату, ни когда осторожно сажусь рядом на кровать, стягивая с головы капюшон. Она просто смотрит куда-то в пространство перед собой.
— Рыжик, — хриплю я, бросая взгляд на жутко заострившиеся черты лица.
Хочу дотронуться до неё. Прижать к себе. Я не видел ее всего чуть больше суток, а кажется, что вечность.
Лика молчит и не двигается. Подрагивает лишь рыжая линия длинных ресниц.
— Я с тобой... — касаюсь костяшками пальцев ее щеки.
Реакции нет. Она по-прежнему где-то не здесь.
— Поговори со мной. Прошу тебя, Рыжик. О чем угодно, — прислоняюсь лбом к ее плечу.
— Только не молчи.
— Уходи, Марк, — ее слова разрывают меня на части. Дерут изнутри так, что хочется расколотить себе ребра.
Медленно сползаю с кровати, опускаясь перед Ликой на колени. Дрожащими руками обхватываю ее осунувшееся личико. Пытаюсь поймать взгляд стеклянных голубых глаз.
— Не уйду, — озвучиваю настолько твёрдо, насколько позволяет это сделать севший голос. — Я люблю тебя, Лика. Люблю, слышишь?
— Тебе больше не нужно притворяться, — нервно срывается с потрескавшихся губ. — Ничего больше нет.
