весь рост, и огонь начинает угасать. Я чувствую, как она управляет им, манипулирует. Призванные мною лепестки поднимаются в воздух, как будто их никогда и не сжигали. Это действует сила, которую она черпает посредством этих детей. Ее маленьких святых.
– Мир возвращается к хаосу, – повышает Дори голос, словно хочет, чтобы ее услышали все. – К дикому хаосу, как в древние времена. Но даже тогда в основе всего лежала природа. Природа была управляющим принципом. Люди сеяли, пахали и жали. Сейчас мы живем в мире, где никто не сажает, никто не сеет, никто не жнет. Никто не выполняет ясной и простой роли. Все запутались, не знают, как им быть, каким правилам следовать. Сплошные расстрелы в школах, самоубийства, сексуальное насилие. Каждую неделю на свалки выбрасываются тонны новой одежды, сделанной с использованием рабского труда, только потому что девушкам вашего возраста не к чему стремиться, кроме как к новому красивому образу, к новой моде, меняющейся ежедневно. Как ты думаешь, Мэйв, это хорошо? Думаешь, это полезно? Думаешь, такими должны быть люди?
Я вспоминаю Хэзер Бэнбери, которая утверждала, что работать в «Детях Бригитты» просто: достаточно только придерживаться тех идеологических постулатов, с которыми ты согласна, и отбрасывать все остальные. Она сравнила эту организацию с любой крупной компанией, такой, как Amazon или Apple. Я вспоминаю, как Аарон начинал каждое свое выступление на радио с констатации какого-то факта, с которым могли согласиться все, – например, что дети пристрастились к порнографии, – а потом переводил тему на осуждение добрачного секса.
Как раз в этом «Дети» и сильны. Поэтому они так сильно воздействуют на умы. У них хорошо получается находить безумные, но крайне простые ответы на самые пугающие проблемы.
Аарон? Где же он?
Дори уже в ударе и, кажется, наслаждается звуками собственного голоса.
– Церковь в Ирландии теперь нежизнеспособна. Она не выполняет своих функций, это очевидно. Но это вовсе не значит, что роль, которую она выполняла раньше, больше миру не нужна. Миром должен кто-то руководить. Им нужно управлять, его нужно контролировать, кто-то должен поддерживать взаимосвязь общества, показывать ему направление развития.
Она замолкает, словно намекая на то, что «Дети» – наилучшие кандидаты на эту роль. Но ее паузу прерывают.
Откуда-то – не очень издалека – доносится звук автомобильного гудка, скрежетание шин и грохот. И я вспоминаю, что Аарон не единственный, о ком мне следовало помнить. Сюда поехали на своих машинах и остальные наши друзья. Я озабоченно оглядываюсь по сторонам, в руках моих снова появляются лепестки.
Но, обернувшись, я вижу, что Дори уже нет. Вокруг меня остались только ее «Дети».
30
НУЖНО ВЫБИРАТЬСЯ ОТСЮДА, НО СНАЧАЛА НУЖНО найти Аарона.
– Аарон, – кричу я в темноту. – Ты где? Нам нужно уходить.
– Мы знаем, кто ты, – раздается голос из толпы.
Голос парня. Я мысленно следую к его источнику, пытаясь понять, что ему известно. Или что ему известно по его мнению. Автомобильные гудки его не волнуют. Он думает, что это приехали родственники погибшей девушки доставлять им неприятности. Как там ее звали, София?
– Ты убийца, – произносит тот же голос. – Ты убила бедную женщину по имени Хэзер. Она лишь пыталась достучаться до тебя, заставить понять. Ты же сожгла ее заживо. А ты знаешь, что ты тоже сгоришь?
Я не могу понять, является ли эта угроза реальной или символической. Они имеют в виду «сгореть в аду» или «сгореть на их костре»?
– Для таких, как ты, как раз существует особое место, – кричит он, и его голос становится пронзительным от нарастающего ветра. – И ты останешься там навечно.
Значит, они имеют в виду ад. Все эти подростки и молодые люди – полуголые, освещенные костром, со впавшими щеками и глазницами.
– Ад здесь! – кричу я в ответ. – И вы уже в нем, ребята. Вы здесь голодаете. Вы умираете. Одна из вас уже погибла.
София Малруни. Или нет. Малриди. София Малриди.
Они что, упоминали ее фамилию? А если нет, то почему я в этом так уверена и откуда знаю ее?
О боже.
Я сую руку в карман, но пальцы настолько окоченели, что не сразу нащупывают бумажник. Я открываю его под светом факелов, пока «Дети» кричат что-то об адском огне, дисциплине и вере. Я вытаскиваю временное водительское удостоверение, которое мне дала подруга Мишель Брин. «Она теперь помешалась на Иисусе».
Где была София Малриди, когда я брала ее водительское удостоверение, чтобы пройти в клуб? Стояла в шестом круге от костра в сетчатой майке и в нижнем белье? Грызла ногти, пытаясь утихомирить голод? Убеждая себя, что должна пережить… как там это называлось… «великое духовное удивление»?
Передо мной всплывает образ девушки. Софии. С острыми локтями и пышными волосами. Усердной. Солнечной. Прислушивающейся к «прогнозу погоды». «Сегодня светило солнце, и София сказала, что скучает по родным».
Внезапно из моей груди вырывается крик – не простой человеческий голос, а скорее жуткий и мрачный волчий вой.
– Этот дом не удержит вас! – кричу я. – Вы выбрали не то место!
Я повторяю эти слова снова и снова, с каждым разом ощущая все большую силу. Собравшиеся у костра действительно кажутся детьми. Детьми, попавшими в лапы к разбойникам и проходимцам.
Я кричу и бросаю в огонь лепестки с травами, и передо мной словно образуется невидимый щит, отталкивающий «Детей». Они отступают назад, к дому. Я чувствую, что их внутренности слегка ноют от яда в воздухе, но они восстановятся. Пусть и не через один день, а через три. В конце концов, это дети, которых привлекает сила, и, возможно, мысли о моей силе помогут им отвернуться от Дори.
– Аарон! – снова кричу я. – Аарон! Где ты?
Тишина. Я вспоминаю о своем даре. О том, что я способна разглядеть цветной след человека – своего рода след на радаре. Я стою на ледяном ветру и пытаюсь вспомнить, как выглядит свет Аарона. Раньше я старалась держаться подальше от его сознания – уж слишком темным оно казалось. Заполненным мыслями о самонаказании и странными цитатами из Библии. Но я вспоминаю, как оно выглядело. Серым. Серым с желтой каймой.
И вот я нахожу его. Недалеко отсюда. Но оно приглушенное, зыбкое, то приближающееся, то удаляющееся. Не умирай. Только не умирай.
– Где ты, черт возьми? – кричу я во все легкие, но в ответ не раздается ни единого возгласа.
Отверстия. Дыры. Аарон видит дыры. Прорехи. Недостатки. Слабости. Это его дар.
– Я испорченный человек, – начинаю я упрекать себя, надеясь, что признание в слабости как-то настроит наши таланты на общую
