быть. Леонид Ильич курит сигареты «Новость», по восемнадцать копеек пачка. Дёшево и сердито, по-народному. Чтобы граждане видели и чувствовали: это свой, простой, советский. Но сигареты для него делают из американского сырья: табак, бумага, фильтр.
– Но ты-то пил, как скажешь, хороша водка, нет? – спросила Лиса.
– По мне, так нормальная водка. Я других водок и не знаю толком, я и простые водки пью редко. Не дегустатор. С чем сравнивать-то?
– И не сравнивай! Мы как-то в Ливии спирт разбавленный пили, наши, и немцы всякие, американцы и прочие шведы. Все остались премного довольны. А спирт у них так себе. Хуже советского, – поделился я.
К нам подходили ребята, и девчата тоже подходили. Говорили о пустяках. Из нашей группы были еще Шишкин и Зайцева, остальные с бору по сосенке. Студенческое братство потихоньку расползается. Естественный процесс. Кто-то женился, кто-то и детьми обзавелся, кто-то вообще… Пятый курс – он такой. А на шестом и вовсе всё перемешается. Хирурги направо, гинекологи налево, терапевты стоят смирно. Сеня в гинекологи пойдет, Шишкин в хирурги, остальные сомневаются и думают – где и кем они будут. Или плывут по течению: куда Родина пошлёт. По распределению.
Родина посылает разно. Кого-то близко, в ординатуру или на кафедру, а кого-то и очень далеко.
– Пора плясать и веселиться, – объявил товарищ Савтюков.
И все пошли плясать и веселиться – в вестибюль. Он тут обширный, вестибюль, есть разгуляться где на воле.
Музыкой заведовали местные ребята. Ансамбль «Пряники». И наши медпунктовцы возрадовались – теперь-то и они могут отдохнуть под музыку. Счастье-то, счастье, вот оно, рядом!
Общее веселье. «Шизгара» по-прежнему пользуется успехом. Все скачут, одни мы не скачем.
Пора. Сашка пошел к «Пряникам», поговорил о том, о сём, и махнул рукой – идите, мол.
И мы пошли.
Три дня репетировали. Немного, но мы уже пятый год поём вместе. Научились. А тут девочки захотели спеть на публике. Возникло такое желание. Ну, возникло и возникло. Споём. Девочкам это полезно.
Гитары незнакомые, и, честно говоря, средненькие, но не в струнах дело. Играли вдвоем, я и Сашка. Сашка на басах, я – соло. Бедненько, да, зато голоса не заслоняет. Выбрали две песни. Одну – из «Пустыни», Лорка в переводе Цветаевой. Другую – «Отель Калифорния».
Мы старались. И получилось хорошо. Для Каборановска.
Получили причитающиеся аплодисменты, и даже более того, вернули инструменты и отправились на место.
Паша Пахтюженский тоже сказал комплимент, ну, он-то знает, на что мы способны. Сказал и то, что нас приглашают в Замок.
– Кто приглашает?
– Мы. То есть Листвянский в первую очередь.
Да, отсутствует Дракон. В былые времена вес имело только слово Кузнецова.
– Мы устали. Отдохнем до полуночи, да и поедем назад.
– Это не надолго. Не пожалеете, вот увидите. Сюрприз!
Девочки до сюрпризов охочи. Да и мне любопытно, что за сюрприз подготовил Николай Николаевич. Думаю, и сам Стельбов к сюрпризу руку приложил. Ну, хотя бы пальчик.
И мы поехали: я с девочками, понятно, на «ЗИМе», а Пахтюженский – на «Уазе», с майором и сержантом. Берегут.
Ехать недалеко, но в гору – Замок на возвышенности. Не очень большая возвышенность, но всё же. Дорога, впрочем, чистая, гололёда нет, а резина зимняя, цепкая. Поднялись без одышки.
Перед Замком – «Чайка». И пара милиционеров. Вот и сюрприз!
– Папа приехал, – сказала Ольга.
Точно, он.
У входа милиционер посветил фонариком мне в лицо. Узнал, не узнал – с чего бы ему меня узнавать, – но пропустил всех. Может, и потому, что сопровождавший нас майор сказал:
– Свои.
А за порогом нас встретил новый директор, Зуев. Который не Дракон.
– Добро пожаловать еще раз. Позвольте проводить, показать наши владения.
Кузнецов бы сказал «мои владения».
– В Замке оказались помещения, которые не использовались много лет. Я бы даже сказал, много десятков лет. Нашли немало интересного. Очень интересного, очень. Пока не сообщаем широкой общественности, рано, но… Увидите, в общем, – интриговал нас директор.
Что же такое они нашли?
В Замке я был, раньше, при Кузнецове, но видел самую малость. На первом этаже были заняты под нужды завода едва ли половина помещений, а второй и третий этажи были закрыты до лучших времен.
Похоже, лучшие времена наступили.
Зуев провёл нас в столовую. Не заводскую столовую, а столовую Замка. Большую. Старая, даже старинная мебель. Потолок орехового дерева с различными картинами на библейские сюжеты. Стены обшиты темными панелями. То ли дуб, то ли чёрное дерево, я не знаток, да и не разглядишь в полутьме. А полутьма – потому что на длинном столе стоят три шандала, каждый на три свечи. Свечи горели – и всё. Девять свечей на зал – совсем немного.
Но ведь сто лет назад так и жили. Даже восемьдесят лет назад, когда был построен Замок. Электричество появилось только в девятьсот седьмом. Маленькая электростанция, на десять киловатт, и не думаю, что повсюду сияли лампы Эдисона-Свана в тысячу свечей. И в сто свечей вряд ли. Видел в музее политехнического института «лампочку Ильича», двадцать второго года. Небольшая, цилиндрическая, десять ватт, восемь свечей. Сумрачно жили до революции. Даже богатеи – сумрачно.
Во главе стола сидел Андрей Николаевич. По правую и левую руку – свободные стулья, и какие стулья! У мадам Петуховой таких стульев не было! Далее располагались Листвянский и второй секретарь, Галушкин, на середине – предрика Петрошников и пустое место. Для Зуева, что ли. Пахтюженскому, похоже, места вовсе не было – он стоял скромно в сторонке, всем видом показывая, что так и следует, что он ни на что не претендует.
– Присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста, – сказал Зуев.
Мы и присели – с краешку, на противоположном от Андрея Николаевича конце стола. Я, понятно во главе оборотной стороны стола, одесную Пантера, ошую – Лиса.
– Поближе, поближе присаживайтесь, – сказал Стельбов.
– Нам поближе неудобно, папа. Рядом с тобой два места, а нас трое, – ответила Ольга.
Андрей Николаевич оглянулся.
– И в самом деле! Семен Семенович, можно тебя попросить?
Галушкин тут же сел на место Петрошникова, а Петрошников сдвинулся на пустое. Зуевское.
Сложные перемещения. Напоминают шахматный этюд: одну фигуру двинуть туда, другую сюда, третью вообще в угол доски.
– Теперь – пожалуйте! – насмешливости в голосе не было. Насмешливость была в тексте.
Девочки посмотрели на меня.
Я поднялся. В эту игру, как и во многие, можно играть вдвоем. И даже команда на команду. Отчего бы не разбавить сурьёз?
Подвёл девочек к Стельбову. Сел слева от него, справа, между Стельбовым и Николаем Николаевичем, усадил Лису,
