узлов для государства и для Русского мира, включая применение военной силы для освобождения русских земель, оказавшихся в перипетиях XX века «украиной».
Исход нового противостояния после неизбежной русской Победы, новый «Май 1945–2», предопределят многие традиционные материальные факторы — военная сила, геополитика, экономика, модернизация, технологии. Но прежде всего — национально-государственная воля. Как и в прошлых поворотных моментах, огромную роль вновь сыграет будущее общественного и исторического сознания.
* * *
Если народ России проявил, к вящему разочарованию западных стратегов, неожиданный для них уровень единения и понимания, даже высказав мнение о запоздалости и недостаточности СВО, то во властной и интеллектуальной элите — в том самом образованном слое, что себя считает солью земли, — процессы оздоровления и трезвения сознания явно запаздывают, хотя и в этой среде уже в XXI веке происходили обнадеживающие изменения. Однако нигилизм и пренебрежение интересами собственного государства не исчезли, как и эпигонство и неверие в собственные силы и историческую самодостаточность России после утрат XX века.
Русская интеллигенция прошлого владела основами общей всеевропейской культуры, что не предполагало полного отрицания собственной истории, она рождала идеи, дискуссии, будившие мысль. Славянофилы и западники не были антитезами, но богатыми гранями русского сознания. Ближе к концу XIX века российское западничество идейно оскудевает, а политическая энергия переходит к радикальным воззрениям и революционному мировоззрению, которое уже бросает вызов Российскому государству. В. О. Ключевский, хотя и отметивший в неопубликованных «Мыслях об интеллигенции» потенциально важную роль образованного слоя в формулировании проблем и запросов, одновременно весьма уничижительно охарактеризовал содержание типического состава наиболее «громкой» публики своего времени:
«Классификация интеллигенции.
Люди с лоскутным миросозерцанием, сшитым из обрезков газетных и журнальных.
2. Сектанты с затверженными заповедями, но без образа мыслей и даже без способности к мышлению: марксисты, толстовцы etc.
3. Щепки, плывущие по течению, оппортунисты либеральные или консервативные, и без верований, и без мыслей, с одними словами и аппетитами»[79].
С. Л. Франк, всецело признававший назревшие проблемы государственной жизни и чаяния о современных формах социальной справедливости, будоражащие общества всего мира уже столетие, отметил еще четче одну фундаментальную черту российских либералов, ярко проявившуюся в XXI столетии: «Основная и конечная причина слабости нашей либеральной партии заключается в чисто духовном моменте: в отсутствии у нее самостоятельного и положительного общественного миросозерцания»[80].
Советская интеллигенция конца СССР родила идеологов, не дороживших преемственной государственностью, исторической территорией, итогами трехсотлетней российской истории. Хотя в целом нельзя было бы назвать этот слой необразованным, его сознание было весьма стерилизовано догматизмом и схематизмом, отсутствием доступа и освоения подлинного философского и культурного наследия не только России, но и Европы. В позднесоветское время значительную массу нового поколения больших городов даже с формальным высшим образованием уже трудно именовать интеллигенцией в силу удручающего падения общегуманитарной эрудиции, чрезвычайного оскудения знаний в гуманитарной сфере, подвергшейся наибольшему разрушению. Но последнее постсоветское поколение оказалось еще и под очередным сильным идеологическим влиянием после смены коммунистических клише на сугубо упрощенные новые догматы.
Разрушению преемственного национального и государственного чувства способствовала двойная за короткий XX век десакрализация отечественной истории, когда в 1917-м и 1991-м были сорваны моральные табу, ограждавшие от поношения опорные пункты национального и исторического сознания.
В XXI веке клиповое сознание молодежи «сшито из обрезков» мнений и Интернета, к тому же нередко генерируемых политическими технологиями в интересах других государств, не опирается на знание не только собственной, но и европейкой истории. В этом интеллектуальном и образовательном вакууме особенно эффективны политические технологии, воздействуя в условиях демократических свобод на анархические инстинкты и присущий русскому политическому характеру радикализм и максимализм, отмеченный самими исследователями русского характера и русского сознания.
«Русский радикализм отрицает не только все исторически действительное, но и все исторически осуществимое, — писал философ права Е. Н. Трубецкой, — поэтому его максимализм на практике проявляется как нигилизм, дикая, ничем не сдержанная и ни перед чем не останавливающаяся страсть к разрушению. Из формулы „или все, или ничего“ ему в действительности удастся добиться осуществления только второго термина — „ничего“. Понятно, почему с этой формулой обыкновенно связывается другая, ей сродная и столь же нигилистическая — „чем хуже, тем лучше“»[81].
В российском обществе XXI века так же, как в предреволюционный период XX столетия, накопился значительный запас «анархических, противогосударственных и социально-разрушительных страстей и инстинктов», о котором в «покаянном» сборнике «Из глубины» оставили свои суждения видные мыслители предреволюционного периода. С. Франк отмечал, что в то же время в том же обществе «были живы и большие силы патриотического, консервативного, духовно-здорового, национально-объединяющего направления». Но, как он с горечью отмечал, «весь ход так называемой революции состоял в постепенном отмирании, распылении… в какую-то политически-бездейственную глубь народной души сил этого последнего порядка». Процесс вытеснения здравого смысла, как пишет Франк, «совершался под планомерным и упорным воздействием руководящей революционной интеллигенции». «Понадобилась энергичная работа разнуздывания анархических инстинктов, чтобы народ окончательно потерял совесть и здравый государственный смысл и целиком отдался во власть чистокровных, ничем уже не стесняющихся демагогов»[82].
В XXI веке образ диктующего идейную повестку слоя меняется не только в России, но и в Европе, что имеет как общие, так и специфические причины и черты. Меняются в максималистско-либертаристском веке нормы поведения, свобода все чаще становится свободой оскорбить и унизить любого, свобода совести — свободой без совести. Демократия, изначально обеспечивавшая гармонию между воззрениями большинства и меньшинства, сегодня склонна защищать лишь право меньшинства попирать все, что свято и дорого для большинства. Так называемые «европейские ценности» XXI века, презрение к традиционной семье, морали, ко всему, что воспевалось в великой европейской культуре, ужаснули бы Европу века XIX. Воинствующий постмодернистский либертаризм не имеет ничего общего с либерализмом классическим и наступает на саму демократию, обязывая ее обслуживать лишь одну идеологию, а не обеспечивать условия для сосуществования в одном обществе разных мировоззрений. Некогда утверждавшая свободу суждений Европа, «Запад» в целом как социокультурное явление на глазах превращается в тоталитарное идеократическое общество. Поскольку философских основ для единения становится все меньше, то на глазах именно возрождение ксенофобии и неонацизма насаждается идеологической элитой для консолидации Европы против России. Заметим, что раздираемая противоречиями Западная Европа объединялась, только когда желала противостояния с Россией, — Крымская война, Берлинский конгресс после победы России в Русско-турецкой войне, Европа под эгидой США после мая 1945-го…
Доктрина прав человека, изначально так вдохновлявшая мир и общества, мечтавшие о достоинстве каждой личности, вырождается в проповедь ценностного нигилизма, абсолютной свободы человека от любой системы ценностей, утраты грани между грехом и добродетелью, красотой и уродством, добром и злом. Падение нравов, упрощенность
